Ярослава Пулинович: Земля Эльзы

Василий.А мою маму звали Рая.

Эльза.А батюшку?

Василий.Игнатом Егоровичем. Он умер от перестройки. Сердце не выдержало. Всей семьей пытались телевизор отобрать. Не отдал. И вот… А хотите торт?

Эльза.Да, конечно. Как скажете.

Василий.А вы что скажете?

Эльза.Да. Один кусочек, пожалуйста, с розочкой.

Василий кладет Эльзе кусок торта на тарелку.

Василий.Кстати, о розах. Я скачал инструкцию.

Эльза.Сегодня, наверное, уже поздно сажать розы?

Василий.Но ведь вы еще придете?

Эльза.Да… А вы знаете, у меня у правнучки скоро день рождения… Ну это так, к слову… И еще я в хоре пою.

Пауза.

Василий.Нравится вам петь в хоре?

Эльза.Нет. Но надо ходить.

Василий.Зачем?

Эльза.А то меня Зинаида съест.

Василий.За что?

Эльза.Ну как… У нас в деревне есть хор. И Зина там главная. Все старухи должны ходить, иначе…

Василий.Что будет?

Эльза.Ну, что будет? Зинаида всякие гадости говорить будет.

Василий.А какое вам дело до того, что говорят?

Эльза.Может быть, и никакого. Но знаете, мне в жизни хватило людской молвы. Я ее ложками теперь есть могу. Я лучше в хор похожу, от хора у меня голова не отвалится.

Пауза.

Василий.А ведь вы не отсюда, не из этих мест?

Эльза.Можно сказать, что из этих. Родом я из Самары. Так в паспорте написано. Но это одно название. Мы ведь сосланные. Отца расстреляли в сороковом. Разошелся во взглядах на коммунизм с начальником Куйбышевского НКВД. Мне тогда было два года. В сорок первом нас с мамой вместе с другими русскими немцами посадили в теплушки и повезли сюда, в Сибирь. Была осень, одежда на нас была та, которую успели надеть. Шла война, никто не хотел разбираться – кто мы, с кем мы. Пособники фашистов и все. По дороге от воспаления легких умерла моя сестра Марта. Ей было шесть лет. Я до сих пор не знаю, где ее могила. Маму определили в трудовую армию. А меня отправили сначала в дом ребенка, а потом уже в детдом. В сорок седьмом маму выпустили. Она меня разыскала, забрала, отмыла, отогрела. Нам разрешили поселиться здесь, в Ярках. Так и остались. Обжились, привыкли. Замуж во второй раз мама так и не вышла. Но хотя бы внучку на руках успела подержать. Я Ольгу свою хотела Мартой назвать. Муж не разрешил. Не по-русски это.

Молчание.

Василий.У вас руки дрожат.

Эльза.Это от холода. Я в этой истории никого не виню. Время такое было. Кого мне винить? Сталина что ли? Так он уж помер давным-давно. С покойника какой спрос? Я свою жизнь уже прожила. У меня есть дочь, есть внучка, есть правнучка. На что мне жаловаться?

Василий.Родственников своих в Германии разыскать не пробовали?

Эльза.Да кого там найдешь! Там уже и не осталось никого, наверное! Какая из меня немка? Я русская. Только фамилия подвела. Нас таких русских с неправильными фамилиями по всей России знаете сколько? Не всем русским быть Ивановыми да Петровыми. Кому-то надо и Рабиновичем быть, и Блюментрост. В техникуме у меня была подружка, Ривка Рубинчик. Русская еврейка. Мы с ней четыре года за одной партой просидели. Так нас и прозвали: две подружки-хорошистки, жидовка да фашистка. (Смеется.) Я ни на кого не обижаюсь. Время такое было.

Василий.Совсем ни на кого?

Эльза. Нет.

Василий.Как вам это удается?

Эльза.Не знаю…

Василий.А я вот отца до сих пор простить не могу. Все-таки руки у вас дрожат…

Василий берет Эльзу за руку.

Василий.И себя простить не могу. Что против него не пошел. Да как против него пойти было? Я – младший сын, с меня весь спрос. Я закончил семь классов в селе, тут недалеко. Потом уехал на учительские курсы в город. Дальше – больше, поступил в педагогический. Ну и там встретил девочку. Она была такая худенькая, как тросточка, только-только после тифа. Стриженная под мальчика, тоненькая, в чем только душа держалась? С таким детским голосочком. Родных у нее никого не было. Вообще никого не было. Койко-место в общежитии – вся ее родня. Мне ее было так жалко. Аж до слез. До комка в горле. Я ей сразу же пообещал жениться. Вот только родителям напишу, и сразу в ЗАГС. Ну и что? В июне приехал в город отец. Посмотрел на нее. Сказал – собирайся, поехали. Отвезли меня на все лето к тетке в дальнюю деревню. Мол, они мне подыскали уже невесту. Я отцу говорю – батя, ты чего, у меня ведь есть невеста! Кого там! Нет и все! Сиди, морковку жуй, за окно смотри. А за окном, значит, по соседнему огороду эта деревенская ходила. Красивая, ничего не скажу. Попа – во! Коса – до пят! На лице румянец! Но я-то по своей тоскую, по той, болезненной. Хотел велосипед я, значит, старый украсть, и до города ехать. А как еще? Денег-то нет. Да и с транспортом тогда не шибко было. Ну, раз на нем прокатился вокруг деревни, два. Нет, не уехать, старый он больно. Так и женили меня в августе на Вале моей. А та, тифозная, когда узнала, на какое-то там строительство подалась. Вроде БАМа, но БАМа тогда еще не было. Так я ее больше и не увидел. Но однокурсник мне в шестьдесят седьмом рассказал, что видел ее на съезде учителей в Москве. Сказал, что выглядит она хорошо, и даже сыто, и у нее муж директор школы. А есть ли у нее дети, он почему-то не спросил…