Татьяна Бершадская - Сюжет для жизни

Юля начинала бурно рыдать и кричала:

– Немедленно выключите свет, пусть будет темно и тогда вы ничего не увидите! Что вы от меня хотите? Где ваш сын? Я вас спрашиваю, где ваш сын?

Адмиральша спасалась бегством в свою комнату и сидела там, как мышь – тихо-тихо, в душе обращаясь к Богу за избавлением от страданий. Но то, что Юля была ей послана в наказание за грехи, ясно было и без Бога.

Юлина мама приезжала по звонку затюканной адмиральши и срочно определяля Юлю в психушку. Там она отлеживалась некоторое время, а когда наступала ремиссия, её выписывали и некоторое время Юля была тиха и адекватна. И даже ходила на работу в свой музей. Однажды, придя из очередного рейса, Сева не застал маму дома. Юля сидела в полной тьме на кровати и пела что-то грустное. Тут-то он и понял – приехали…

– А где мама? – спросил морской волк.

– В больнице, – певуче ответила Юля, – я ее навещаю, еду ношу.

Ясно было, что никуда она не ходит, а готовить она и вовсе не умела. Тогда Сева позвонил Юлиной маме и сказал:

– Евгения Николаевна, это Всеволод. Я сейчас дома. С Юлей что-то не в порядке, а мама в больнице и я…

– Я сейчас приеду, – быстро сказала Юлина мама, – будьте дома, ради бога, не оставляйте Юлю одну.

Она приехала, рассказала нашему моряку всё как есть, потому что, странным образом, все Юлины перемещения в психушку и обратно, происходили в его отсутствие, а когда он возвращался, Юля была в относительном порядке, ну, странная, конечно. А кто не странен? Ему и так хватало заморочек с ней, и его мать видела, что ему тяжело, но он, вроде, любил Юлю и мама молчала, не рассказывала – ни о Юлиных нудистских эскападах, ни об остальном. Мудрая была женщина, всю тяжесть Юлиной больной психики приняла на себя. Искупала вину перед погибшей первой женой адмирала? Неведомо, и уже не узнать…

Севина мама лежала в больнице Четвертого Санупра, там, где лечился весь комсостав флота с чадами и домочадцами. Юлю снова увезли в скорбный дом, а Сева остался один.

Но все это случилось гораздо позже. А сейчас Вика распихивала букеты в ведра и вазы, оживленно рассказывала о школьном празднике, и вдруг, повернувшись к Мане, сказала:

– Сыграй что-нибудь такое.., – она прищелкнула пальцами.

Маня окинула взглядом гостей, стол и поняла, что Чайковского играть не будет – не та аудитория. «Yamaha» стояла с открытой крышкой, Маня присела на табурет, погладила клавиши и заиграла «Ямщик, не гони лошадей», ну и запела, конечно. Разговоры за столом стихли сразу. Потом был любимый Манин романс из «Дней Турбиных», «Калитка», ну, в общем, обязательный застольный репертуар. Сева потом говорил, что с этого всё началось. Но ещё очень далеко было это «потом».

Юля в конце концов исчезла из Севиной жизни, а Маня появилась, правда, появилась несколько раньше, чем исчезла Юля, но никаких «таких» отношений с Севой не было. Маня просто помогала, наравне с той же Викой или Соней (ещё одной подругой).Они готовили для Юли и Севиной мамы по очереди, убирали квартиру, ходили за покупками. Маня жила напротив Севы, через площадь, и ей было удобнее забегАть и приносить покупки, и чаще других стоять у плиты, пока Сева мотался – то в психушку, то к маме в больницу, и не очень-то соображал, что вообще происходит. А происходило…

Однажды Сева вдруг понял, что ему никак Маню потерять нельзя. Вот всё кончится, мама вернется домой и Юля… к своим родителям, только бы Маня не исчезла с горизонта.

И Маня уже всё про себя знала. А ещё… Она поняла, что окончательно расстается с Максом.

От Макса не было за год ни одного письма, кроме первого, сразу по приезде в Америку. Когда он уехал, у Мани началось какое-то тихое помешательство. Она оставалась в редакции по вечерам, придумывала себе работу с письмами, доводку материалов. Кроме неё и дежурного по выпуску, никого в редакции не было и она сидела до темноты, а потом шла пешком через полгорода к дому Макса, садилась на скамейку на трамвайной остановке, что напротив, смотрела на окна его квартиры и представляла себя там, со всей семьей Макса. Ей было хорошо и уютно в этих фантазиях, потому что они были реальнее, чем вся её настоящая жизнь. Только… писем от Макса все не было. Она писАла, как оглашенная, почти каждый день, и отправляла эти письма, и ждала ответных. Не было писем, хоть умри. Тут у нее подошел отпуск, и родители срочно отправили её в Ленинград, к двоюродной сестре, для смены обстановки.

Семейка у Ленки была та еще: муж, две дочки тинейджерского возраста и свекровь. Ленкины девчонки были умненькие, острые на язык и вечно оспаривающие друг у друга какие-то, одним им известные, права. Любящий и добрый папа был самым спокойным в этом вечно жужжащем улье, но и его иногда доставали, а бабку – так ту и вообще за человека не считали. Ленка разрывалась между всеми, срываясь – тоже на всех.