Татьяна Бершадская - Сюжет для жизни

А если и разбавлены «русскими», то они тоже косят под местных или уж так отличаются, будто никуда не уезжали со своих малых рОдин, и так и ходят в ядовитых расцветок кримпленах, сверкая золотом и железом искусственных зубов и вышагивая по плавящемуся асфальту в лаковых туфлях на подламывающихся каблуках. Маня понимала, что её кто-то тоже видит глазами соотечественника, советского, разумеется, и безошибочно угадывает в ней эту родственность, навязанную по факту рождения. Но ей это было «до фиолетовой звезды» – как и что о ней думают. Она для себя самой была одной из функций собственного организма – рабочей. Вот так себя и позиционировала – «рабочая лошадь».

И правильно она себя определяла, потому что был сын-подросток с его учёбой, а больше неучёбой, шалопайством, добрым и доверчивым, но по-бараньи упертым характером, муж-алкоголик с постоянной проблемой работы, потому что его запои ни один наниматель терпеть не собирался. Его гнали отовсюду и он, в гордыне и обиде на несправедливость мира лично к нему, прочно укладывался на диван и предоставлял Мане эксклюзивное право на труд, а равно и на обихаживание себя, люмпена, отвергаемого бездушным миром капитала.

Так она и крутилась. Она растолстела и ходила, как утка, переваливаясь. Так когда- то ходила ее одесская бабушка, а Маня над ней смеялась в глаза и говорила: «Утя-утя-утя… Бабуль, ходи ровно, а то упадешь»! Бабушка от этих слов на секунду выпрямлялась, но ей было очень трудно держать спину, и она снова начинала раскачиваться, а Маню это страшно раздражало. Жестокая она была девочка, сарказм и некоторый цинизм всегда были наготове для тех, кто попадался под руку. А сейчас – толстая тётка в чём-то невнятно сером, сама стала похожа на свою 65-летнюю бабушку. Надо было что-то делать, возвращать себя прежнюю – лёгкую и быструю. Но… лень для себя. Нужен был мощный стимул, чтобы закрутилось быстрее колесо её жизни и перестало, наконец, скрипеть.

Искать приключения на свою голову, в робкой надежде наткнуться случайно на мужчину-мечту? Так ведь сама ни для кого давно уже не мечта.

На работу Маня не опоздала, а если бы и опоздала – ну, что ж, ей уже давно было это безразлично. Она, после того как продала свой книжный магазин, устроилась в частный детский сад, но тоже не сразу. И вот, пока она ещё с деньгами от продажи магазина, но уже без мужа, от которого попросту сбежала с сыном и кошкой, на подъеме от необязательности искать работу, жила у Даны с её двумя сыновьями, – вот то время она считала самым счастливым. Они прожили вместе больше года. Сын был с ней, начал к учёбе относиться серьезнее – всё-таки пятнадцать лет парню, Данкины сыновья от разных мужей тоже очень разные и друг с другом не очень-то ладили. Манин Кирюша ближе был к Илье, старшему Данкиному сыну. Зато младший Данкин сынок всем давал прикурить – то с компанией свяжется какой-то «левой», то в школе неделями не появляется. В общем, весёлая была жизнь.

Муж всё пытался Маню вернуть в лоно семьи, но не преуспел, потому что, во-первых, сразу после её бегства повел себя как жлоб – начал угрожать, руку на неё пытался поднять. Короткая память у мужичка, а ведь дважды оказывался в тюрьме по пьяному делу. И эту «радость» устроила ему Маня оба раза. Первый раз за то, что пьяный посмел её ударить, а второй – потому что ночью ломился в дверь и орал, что он её убьет, как только выломает дверь. Маня хотела позвонить в полицию, но телефонный шнур, как оказалось, был перерезан, и ясно кем. И тогда она стала кричать соседям из дома напротив, чтобы вызвали полицию. Соседи откликнулись и с удовольствием выполнили просьбу «русии». Полиция явилась. Мужчина-полицейский был русскоговорящий, быстренько всё понял, на дебошира надели наручники, Маня подписала бумагу на «поселение» благоверного в Абу Кабир, и в течение трех месяцев жила относительно спокойно, потому что мужу нельзя было приближаться к ней даже на улице, не говоря уже о доме. Потом он вернулся ненадолго; они не общались, а Кирилла Маня, от греха подальше, отправила к своим родителям на Север, благо – были летние каникулы.

А потом муж нашел работу и поселился там же, над столярной мастерской, с какими-то гастарбайтерами, и жил там, пока снова не сорвался. К Мане он вернуться не решился, а скитался в Тель-Авиве с бомжами, и вся эта его «джеклондоновская» эпопея была Мане позже рассказана в стиле тюремного шансона со слезой. Можно сказать, почти спета…

Муж – с перепугу ли, а может, что-то поняв наконец, на два года завязал с пьянкой, и Маня снова его приняла. Ах, какая ты наивная дурочка, Маня, ведь ты же знаешь, что бывших алкоголиков не бывает. Он сбитый летчик, всё!

Читать дальше