Валентин Катаев - Поэт

Орловский почтительно усаживает мать Тарасова в удобное кресло, а сам скромно садится рядом на стул. Все это имеет вид очень интимной, дружеской беседы.

Мать.Спасибо, спасибо. Я знала, я чувствовала, что вы добрый. Мне Колечка так много говорил о вас. Он всегда так хвалил ваши стихи.

Орловский (живо). Да? Он хвалил мои стихи?

Мать.Конечно. (Робко, с надеждой смотрит Орловскому в глаза.) Ведь вы с моим Колечкой, кажется… были прежде… друзьями?

Орловский.Почему же «были»? Мне кажется, что и сейчас тоже. Мы оба, Екатерина Васильевна, прежде всего поэты.

Мать.Вот и я тоже так думаю. Помогите же нам. Велите, чтобы Колю отпустили домой.

Орловский.Признаться, мне и самому хочется, чтобы Коля как можно скорее вышел на свободу. В конце концов это просто глупо – держать за решеткой такого талантливого человека. Кому это нужно?

Мать.Не правда ли?

Орловский.Но я не знаю, как посмотрит полковник Селиванов на Колину работу у большевиков. Все зависит от него. Вы не знаете полковника Селиванова? Это превосходный человек. Очень прямой, честный, преданный делу. Но, к сожалению, немного узкий. Ему совершенно безразлично, кто обвиняемый – матрос, красногвардеец, сотрудник чрезвычайки, агитпропщик или поэт… Раз активный большевик – кончено. Военно-полевой суд. Очень жестокий человек. Мы его называем Фукье-Тенвиль. Только между нами.

Мать.Вы меня пугаете! Боже мой, но что же делать?

Орловский.По правде сказать, Коля себя очень скомпрометировал. Но я думаю, все же мне удастся убедить полковника Селиванова, что с Колиной стороны это было простое легкомыслие. Если угодно, я даже могу за него поручиться.

Мать.Да, да. Пожалуйста. Поручитесь! Бог вам это зачтет.

Орловский.Хорошо. Я поручусь, и его освободят. Но для этого необходима одна небольшая формальность. Коля должен подписать коротенькое письмо, в котором он бы заявил, что его работа у красных была вынужденной. Ведь она была вынужденной?

Мать.Видите ли, строго говоря…

Орловский.Будем считать, что она была вынужденной. Это во всех отношениях удобнее. Вот я набросал. Мы напечатаем Колино письмо в нашей прессе, и все будет забыто. Я думаю, он не откажется подписать?

Мать.Он подпишет! Конечно! Он подпишет, он сделает все, что вы посоветуете.

Орловский.Восхитительно. (Идет к двери, открывает и говорит в коридор.) Тарасова.

Тарасов входит в кабинет.

Мать.Колечка!

Мать бросается к Тарасову, обнимает его и целует. Орловский деликатно отворачивается к окну и смотрит на рейд, где стоят несколько французских броненосцев, и на бульвар, вдоль которого идет часть союзных оккупационных войск. Черные сенегальцы, с глазами белыми, как облупленные крутые яйца; едут высокие двуколки, запряженные верблюдами; зуавы; британская морская пехота.

Орловский (оборачиваясь). Ну, здравствуй, Коля.

Тарасов (нерешительно). Здравствуй, Сережа.

Рукопожатие.

Орловский.Ты что, сыпняком болел?

Тарасов.Да. Чуть не умер.

Орловский.Что ты говоришь! Теперь тебе надо хорошо питаться. Аппетит есть?

Тарасов.Ого!

Орловский.Екатерина Васильевна, вы ему побольше какао давайте.

Мать.Да уж вы мне его только отпустите. А уж я… Колечка, вот Сергей…

Орловский.Константинович.

Мать.Сергей Константинович ручается за тебя перед полковником Селивановым. Тебя выпускают.

Тарасов (радостно). Ну?

Орловский.Да. Мы тебя выпускаем. Эх, Коля, Коля! Честное слово, я от тебя этого не ожидал. Сочинять – ты меня прости – какие-то плоские агитки, чуть не частушки, водиться со всякой швалью – с матросней и солдатней, бегать по разным этим губкомам, агитпропам… Зачем? Кому нужно? Разве это дело настоящего поэта? Впрочем, не будем об этом больше говорить. Что было, то было. И кончено. Все забыто. Правда? Курить хочешь? (Протягивает сигареты.)

Тарасов (закуривая). Шикарный табак.

Орловский.Я думаю. Египетские, «Абдулла». Сейчас я тебе напишу пропуск, и можешь идти домой. (Идет к столу, пишет.) Над чем работаешь? А я, брат, за это время выпустил в Крыму новую книжку стихов. На чудесном верже. Смотри. (Достает книжку и подает Тарасову.) Эпиграф из «Возмездия» Блока: