Илья Бушмин - Ничейная земля

И словно где-то в управлении почувствовали, что мысли Кати вернулись к Яме. Потому что в прихожей зазвонил ее сотовый. Костя недовольно закряхтел, откидываясь на подушку. Чмокнув его в щеку, Катя выскользнула из комнаты и схватила лежащую у зеркала трубку.

Надпись на дисплее гласила: «Гапонов».

– Да, Ефим Алексеевич, – удивленно произнесла Катя в микрофон.

– Ты прости, что так поздно, – вздохнул скрипучий голос шефа. – Я сейчас всех на уши ставлю, потому что меня самого выдернули и, как щенка, в ледяную воду…

– Что-то случилось?

– Ты сегодня в Яму выезжала. Три трупа. Одна из убитых… Ее опознали. И по одежде, и по зубам. Это Наталья Марфина. Понимаешь?

Фамилия была знакомой. Даже очень. Но откуда именно, Катя сообразила не сразу.

– Марфина?

– Наталья Евгеньевна Марфина, – устало отозвался Гапонов. – Дочка нашего мэра.

– Говорят, что самое трудное – это потерять родителей. Чепуха. Я своих потерял много лет назад. Это естественный процесс. Самое трудное, что только может быть в этом мире – потерять своего ребенка.

Марфин стоял у окна и тусклым, безжизненным взглядом смотрел с высоты третьего этажа в никуда. За окном простирался огороженный с обеих сторон квартала – сюда могли заезжать только автомобили администрации – участок улицы Советской. Главной улицы города, его, Марфина, стараниями ставшей четыре года назад пешеходной. Исторический центр города с 400-летней историей. В подтверждение богатого прошлого напротив мэрии тянулись особняки из красного кирпича с резными балкончиками и балюстрадами, отстроенные еще в XIX веке. Сейчас там располагались управления горадминистрации – от жилищной политики до социальной защиты населения – которым не нашлось места в основном здании.

Марфин не видел ничего этого.

– Потерять того, кого ты вырастил. Кому ты всю его жизнь дарил свою любовь за то, что он просто есть. За кем наблюдал каждый день, глядя, как это создание, которое когда-то могло удержаться на твоей ладони, если расставить пальцы пошире, расцветает. Умнеет, начинает понимать мир, мечтает, стремится… – Марфин стиснул зубы, чтобы не выдать рвущийся из груди стон. – Ее мать умерла от рака десять лет назад. Наташе было всего восемь лет. Она только в школу пошла… Мы пережили это вместе. Бок о бок. И мы, наверное, справились. Не мне судить.

Марфин заметил фургон с символикой городского телеканала, который прошмыгнул слева, на перекрестке Советской с Пушкинской, явно съезжая к обочине.

Началось.

– Моя дочь была для меня всем, – сказал он. – Те 18 лет, что мы с ней были вместе, я учил ее жить. А она учила меня любить. Пыталась, но, наверное, так и не научила. Я постоянно рвался делать дела. А ведь жизнь так коротка, твою мать. Как она коротка, господи… И однажды, когда ты отрываешь глаза от бесконечного потока документов, которые нужно читать и подписывать, от монитора компьютера или от своего чертового мобильника, кого-то самого важного, к присутствию которого ты так привык, может просто не оказаться рядом. Вот о чем я жалею, Роман Алексеевич. Я не проводил с дочерью каждую минуту из тех, что были мне дарованы, как последнюю.

Марфин медленно отвернулся от окна и взглянул на Шмакова. Пузатый полковник в полицейском мундире сидел напротив его письменного стола и старался не смотреть Марфину в глаза.

– Есть хоть какая-то надежда, что это не Наташа?

Шмаков заставил себя посмотреть на хозяина кабинета.

– Господин мэр…

– Не называйте меня так, я ведь просил уже, – поморщился Марфин. – Я не мэр. Я глава города.

– Да… Евгений Игоревич. – вздохнув, с тяжелым сердцем полковник продолжил: – По стоматологическим снимкам совпадение полное. Мы можем – и обязательно так и сделаем, разумеется – провести дополнительную экспертизу на ДНК. Чтобы удостовериться. Но сомнений нет, Евгений Игоревич. Это Наталья.

Марфин коротко кивнул. О его состоянии говорили лишь побелевшие костяшки пальцев, когда он уткнулся ладонями в столешницу, чтобы не упасть. Медленно опустившись, почти осев, в кресло, Марфин чуть ослабил галстук.

– Не знаю, в курсе вы или нет… Начальнику полиции историю города не обязательно знать так, как ее должен знать градоначальник. Так вот, во времена Хрущева горисполком озадачился проблемой, которую таил в себе Замаячный поселок. Уже тогда умные люди понимали, что, если не предпринять что-то прямо сейчас, то эта клоака станет бомбой замедленного действия. И в горисполкоме возникла мысль расселить Замаячный поселок. Как раз тогда что-то подобное мы проделали с тремя деревнями в Северном округе, на месте которых начали застройку многоэтажными жилыми домами. И около Ямы начали строить пятиэтажки. Хрущевки, как понимаете. Но потом… – Марфин покачал головой. – Потом в город было решено переместить маслозавод. И все эти дома, которые успели построить на границе Промышленного района, отдали рабочим. Именно тогда все планы провалились. Это был первый и последний шанс решить проблему Ямы. Огромной черной дыры, которая, как раковая опухоль, прилипла к моему городу…