Клаус Хаммель: «Рим, или Второе сотворение мира» и другие пьесы

Я н к и. Ступайте за ним, королева Гиневра.

Г и н е в р а. Он, наверное, пошел в часовню молиться.

Е п и с к о п. Господи, помоги слабому. Возражения есть?

Д у х о в е н с т в о. Возражений нет. Господи, помоги слабому.

Я н к и. Да прекратите этот балаган!

Е п и с к о п. Извольте соблюдать приличия, нечестивец!

Я н к и. Алисанда останется со мной, и все останется по прежнему. О деталях договоримся.

Е п и с к о п. Все остается по-старому! Как было раньше! До того, как ты нас посетил!

Я н к и. Подберите какого-нибудь рыцаря, и я сражусь с ним в поединке. Если проиграю, пусть свершится ваша воля.

Е п и с к о п. Отклоняется!

А л и с а н д а. Соглашайся. Мы проиграли.

Я н к и. Еще нет. У меня есть средства…

А л и с а н д а. Не являй им зрелище нашей слабости, предоставь это королю, оно ему больше к лицу… С тобой было так чудесно. Не разрушай того, чем мы обладаем. Не отнимай этого у нас. Не лишай нас радости выдумывать новые истины, одну прекраснее другой. Иди в пещеру и попытайся оттуда опять пробиться в мир.

Я н к и. Но тогда тебя сожгут.

А л и с а н д а. Сожгут так или иначе. Но когда я буду на костре, то хочу быть уверена, что ты не сидишь сложа руки. Когда за мной придут, я хочу надеяться, что ты с друзьями дал им для этого повод. Прощай, любимый!

Два духовника уводят ее.

Е п и с к о п. На вашей совести храбрая женщина… Кто выбрал ад — налево!

Кларенс, Билл и угольщик присоединяются к Янки.

Я н к и. Ты, Билли? А как же невеста?

Б и л л. Передумал. А когда увидел, что некоторые связываются с господом богом без помощи телефона, то решил окончательно.

Я н к и. И ты, Кларенс?

К л а р е н с. Не обижайте меня, шеф.

Я н к и. Спасибо и тебе, угольщик.

Е п и с к о п. Ну, и с этим покончено. Я предоставлю вам свободный проезд, в неприкосновенности.

С л у ж к а (входит). Король… король Артур! (Падает на колени.)

Е п и с к о п. Значит, он не молился. Ступайте все, ступайте. Выборы короля позже.

Все уходят, кроме епископа, монаха-органиста, Янки и служки.

Уведи его с собой, брат.

Монах-органист поддерживает служку.

Что еще?

М о н а х - о р г а н и с т. Принцип, нечестивец, кажется я понял: воду на огонь, так?

Я н к и. Воду над огнем, брат.

М о н а х - о р г а н и с т. Благослови бог. (Уходит.)

Я н к и. Спасибо, брат.

Епископ снимает покрывало с колокола.

Е п и с к о п. Сожалею. Но сперва был бог.

Я н к и. Богу я не мешал.

Е п и с к о п. Зато его слугам. Его порядку. Ходу вещей.

Я н к и. Привычке.

Е п и с к о п. Если угодно, и привычке. Всем хочется, чтобы ее не нарушали.

Я н к и. Я продвинул бы все на полтора тысячелетия вперед.

Е п и с к о п. Зачем? Что за идея — украсть у человечества полтора тысячелетия!

Я н к и. Сэкономить.

Е п и с к о п. Украсть. Сколько богатства, красоты, счастья будет за полторы тысячи лет. Значит, украсть.

Я н к и. А сколько войн, убийств, грабежей, контрибуций, нищеты, мерзости, позора и несчастья.

Е п и с к о п. Сколько людей.

Я н к и. Сколько слез.

Е п и с к о п. Много и того и другого.

Я н к и. Есть предложение: дайте нам начать сначала. Все люди равны, они люди — и не более того. Когда сверкает молния и гремит гром и когда идет дождь, мы не станем говорить, что это делает некто могущественнее нас и кого мы не знаем, а подождем, пока все будет исследовано, и уж тогда назовем это своим именем. Мы просто исходим из того, что самое прекрасное на свете — человек. И любое, любое иное явление, которое мы видим, чувствуем, обоняем, объяснимо, управляемо и может служить нам.

Е п и с к о п. Богу, Янки! Служить богу!

Я н к и. Говорите: богу, а подразумеваете: власти! Вашей власти! Бог — это вы!

Е п и с к о п. Бог или власть! Власть или бог! Одним называешь другое! Неправильно мыслишь. Ты не понимаешь, что бог — утешение для человека; человек живет шестьдесят — семьдесят лет и ко дню смерти по-настоящему мало узнает, а ведь он живет только раз, и ему хочется знать все, и он неизбежно думает, что вот он умрет, а так и не узнал, отчего бывает молния, гром и дождь. Мир объясним — ладно. Но разве мир не является для каждого отдельного человека миром, лишь пока он живет? Срок жизни его и есть срок мира. Ему страшно умирать, сознавая, что мир не умрет вместе с ним. Не умрет, хотя он еще не все знает о нем. Мир живет, а он должен умереть. Он осознает себя гостем мира, чем-то преходящим. У мира, вынужден он признать, вечная жизнь, а я, вынужден он признать, — тлен. Да, Янки, если бы мир и человек был единым и оба существовали лишь столько, сколько длится человеческая жизнь, тогда человек на смертном одре имел бы право сказать: хорошо, вот какой был, значит, мир, он таков, каким я его знаю, не более и не менее, и если я не дознался, отчего бывает молния, гром и дождь, зима и лето, день и ночь, то это меня больше не волнует; ведь когда я умру, не будет ни дня и ни ночи, ни зимы, ни лета, ни молнии, ни грома, ни дождя, потому что не будет мира — ибо не будет меня. Человек, Янки, принимает за мир тот сектор, который видит. Но поскольку возникли толки, что мир не гибнет со смертью каждого в отдельности, то человек неизбежно воспринимает это как обиду, как оскорбление, потому что чувствует себя обойденным теми, кто еще жив, кто еще видит мир вокруг себя, в то время как для него он перестает существовать; потому что он оттеснен от тех, которые, возможно, разузнают о мире больше, чем удалось ему. Дабы облегчить эту боль, и выдумано то, что мы называем утешением церкви: богом. Бог — это удовлетворение от того, что в нашем неведении виноват не случай, а в нашей глупости — не мы сами, что наше бессилие не связано с личностью. Бог — это то, что заставляет нас казаться меньше и ниже. Бог — это все, в чем нам отказано, чего мы лишены, что от нас ускользает. Бог — наша слабость, Янки.