Дон Нигро - История братьев Джонсонов

Действующие лица:

ДЖОН

ГЕНРИ

Декорация:

Конец 1790 гг., неподалеку от реки Огайо. Мерцающий свет от невидимого костра по центру авансцены. Четко видны лица и руки, остальное – смутно. Двое юношей, которым еще нет двадцати. События, о которых они говорят, произошли несколькими годами раньше. Вся сцена – в темное.

Джон Хафф (1775-1842), сын Майкла Хаффа-младшего и Ханны Доддридж, женился на Саре Энн (в обиходе Салли) Джонсон 3 июля 1798 г., через пять лет после встречи ее братьев, Джона и Генри, с индейцами. В 1793 г. Джону Джонсону было тринадцать лет, его брату Генри – одиннадцать. Они жили на виргинской стороне реки Огайо, недалеко от речки, которую индейцы называли Короткий ручей. Теперь это место называется Западный Виргинский выступ. Бабушка моей бабушки был кузиной этих Хаффов, то есть история эта пережила два столетия.

( ДЖОН и ГЕНРИ, двое юношей, не достигших двадцати лет, сидят, глядя в невидимый костер в центре авансцены, окруженные темнотой ).

ДЖОН. Мы ушли довольно далеко в лес, гораздо дальше, чем следовало, сели на бревно, чтобы Генри мог отдохнуть, увлеклись муравьями, ползающими по бревну, а когда я поднял голову, то увидел идущих к нам двоих мужчин. Солнце било в глаза, слепило, я подумал, что это Хаффы, возвращающиеся с охоты, и только когда они подошли чуть ли не вплотную, я понял, что это индейцы.

ГЕНРИ. Хаффы постоянно подкрадывались к нам ради забавы. У них это хорошо получалось, хотя оба были здоровенные, как бизоны.

ДЖОН. Я крикнул Генри, бежим, но он подумал, что это такая моя шутка, действительно, дома такое случалось, и не последовал за мной.

ГЕНРИ. Дома мы играли в индейцев. Я же не думал, что сейчас совсем не игра.

ДЖОН. Я мог бы убежать и оставить его, но не убежал. Он был моим младшим братом. Ему было одиннадцать. Я пытался тащить его за собой, он упирался, а тут индейцы подскочили к нам и схватили нас обоих.

ГЕНРИ. Я испугался. Мы играли, но внезапно выяснилось, что совсем это не игра.

ДЖОН. Они потащили нас в лес, Генри кричал, и плакал, и вырывался. Я сказал ему, чтобы он это прекратил, а не то его стукнут томагавком по голове, и он попытался замолчать, но не мог. Рыдания рвались из груди. Он был напуган.

ГЕНРИ. Мне не удавалось сдерживать их. Что-то в груди причиняло боль, пока рыдание не вырывалось наружу, и тут же подступало следующие. Он индейцев пахло потом и мертвыми животными, этот запах шел от жира, которым они смазывали волосы. Они были сильными. Рука болела в том месте, где ее держали.

ДЖОН. Я пытался шепнуть ему, не плачь, все будет хорошо, мы как-нибудь сумеем убежать. Но я не знал, понимают индейцы английский или нет, а мой индеец продолжал дергать меня за руку, вот я и решил, что лучше помолчать, но Генри не переставал хныкать.

ГЕНРИ. Мне было одиннадцать.

ДЖОН. Из носа текли сопли. А я видел его младенцем, когда он лежал на столе и вопил, весь такой красный. А еще я подумал о маме, которая никогда не простила бы мне, если бы я позволил им его убить. Когда он был маленький и начинал громко плакать из-за того или другого, я говорил ему, что он должен замолчать, а не то индейцы услышат его, придут и снимут с него скальп. Я рассказывал ему истории о том, как индейцы мучали и увечили людей перед тем, как убить. Теперь сожалел об этом. Но сожалеешь обычно, когда слишком поздно.

ГЕНРИ. Все напоминало дурной сон, вроде тех, что я видел после того, как Джон рассказывал мне эти истории. Вот я и думал, что мне, возможно, удастся вырваться из него, если я закрою глаза и попытаюсь увидеть другой сон. Но закрывая глаза, я падал, и тогда мой индеец рывком поднимал меня на ноги и начинал выкрикивать какую-то индейскую галиматью. И сам лес уже казался сном. Все было странным и слишком реальным.

ДЖОН. Мама ненавидела бы меня до конца жизни.

ГЕНРИ. Когда стемнело и мы остановились на ночной привал, индейцы успокоились и стали добрее. Они разделили с нами еду. Ее было немного, она пахла землей и кожей для обуви, но они разделили ее поровну. Мы получили столько же, сколько осталось им. По какой-то причине у меня даже испуг прошел. Дома нам приходилось драться за еду, поставленную на стол, и я всегда проигрывал. Но эти индейцы, они разделили еду поровну. Я подумал, что они, возможно, не собираются нас убивать. Может, они хотели, чтобы мы стали их воинами. Им требовались воины. Они научили бы нас сражаться, как индейцы. И я уже привыкал к их запаху. Если по правде, они пахли не хуже, чем папа. Просто по-другому. Но и не особо по-другому.