Андрей Караичев - Битый триплекс. «Пока не умер – я бессмертен!»

Пришлось повиноваться, застыдил меня командир.

Сестричка принялась обрабатывать царапину на голове, ласково так: помажет обеззараживающей жидкостью и дует, чтобы не щипало мне, аккуратная попалась. Спрашивает:

– Больно, да?

– Нет. – Ответил тихо и честно.

– Врёте вы всё! – констатировала она и я не выдержал.

– Соблюдайте субординацию, товарищ сержант.

– Виновата, товарищ младший лейтенант.

– Младший воентехник! Говорил уже.

– Так точно, запомню, разрешите идти?

– Идите! – постарался я сделать голос пожёстче, подражая Байдукову, – в вашей помощи нуждаются десятки бойцов.

Комиссар услышал наш разговор, усмехнулся и снисходительно упрекнул меня:

– Зачем ты так с ней? Молодая такая… а красивая какая? Понравился ей, а ты… сам ещё юн, не понимаешь, что случилось! Война началась, тут каждое приятное мгновение ценить нужно, ты запомни мои слова, боец. Пригодятся.

– Слушаюсь.

– Теперь серьёзно поговорим, прыгай в машину. – Махнул командир рукой и, повысив голос, добавил, – это касается всего экипажа.

Вчетвером забрались в танк, задраили люки, комиссар начал проводить совещание:

– Значит так, товарищи… всё, что скажу, строго между нами: нельзя сейчас разводить паникёрства. Ситуация складывается катастрофическая, немцы прут армадой, их много и, кажется, они повсюду. Разведка, точнее, что от неё осталось, недавно вернулись и сообщили полную картину. В это сложно поверить, но это так. У нас в запасе два, максимум три часа, пока мы не попали в плотное кольцо. Фашисты наступают стремительно, на своём пути встречают лишь небольшие очаги ожесточённого сопротивления. Замечены большие скопления бронетехники, пехоты; зверствует авиация противника и, самое неприятное, по нашей территории орудуют диверсанты, переодетые в советскую форму. Помимо диверсий, они дискредитируют бойцов Красной Армии среди населения: творят бесчинства в нашем обмундировании и говорят при этом на русском языке.

Виктор Илларионович замолчал, задумался. Я догадался, он хочет что-то предложить, только не знает, как это правильнее сделать, потому спросил:

– Есть предложения? Что нам нужно предпринять?

– Да, сынки. Мы посоветовались с командирами других частей, необходимо любой ценой не попасть в окружение и пробиваться к своим. Боеприпасов у всех кот наплакал, дать достойный бой такими силами мы не в состоянии. Поскольку на руках много раненых, в том числе и «тяжёлых», нужно обеспечить безопасность отступающим: прикрыть их, связав преследующего врага боем.

В танке повисла тишина, все прекрасно знали, что означают слова командира – это верная гибель.

Полковой комиссар не спеша продолжил:

– Не стану приказывать вам, дело добровольное: оставим в засаде один танк и несколько бойцов в качестве прикрытия от вражеской пехоты… разведчики уже вызвались добровольцами, готовы сесть десантом на броню, осталось найти танкистов.

– Разрешите мне? – Предложил я первым, чем заслужил гордую улыбку командира.

– Я тоже. – Крикнул заряжающий, слегка оглушённый после минувшего боя.

Максим помедлил с ответом, в итоге тоже решил остаться в танке.

– Молодцы, сынки! Молодцы… что ж, тогда я не имею права оставить вас одних, мой дорогой экипаж. Дадим этим чертям прикурить! А командиров у отступающих и без меня хватит. Руки прям чешутся, фашистам шеи намылить!

По-хорошему, такому человеку, как Байдуков Виктор Илларионович, стоило идти с отступающими – очень уж хороший он руководитель был, но-о… свой выбор комиссар принял осознанно. Честь и слава ему за это… как и тысячам другим, отважным командирам.

Когда остатки войск начали собираться: готовили к переносу раненых, устраивали переклички и т. д. случилась неприятность. С другой стороны, она нашему экипажу скорее оказалась на руку. Два вышедших с нами из боя танка «Т-34» не смогли завестись: у них обнаружились поломки, устранить которые без запчастей и в короткий срок не представлялось возможным. Я подозревал – это чистой воды саботаж: экипажи сами сломали машины. Не исключено, конечно, что случайно вышло, от неопытности, но скорее всего – сами. Побыв в танковом бою, особенно таком, через какой прошли мы, у многих начинается паническая боязнь повторения подобного, – «Лучше в пехоту, чем гореть в этой коробке!» – В сорок первом году и сорок втором, аналогичное приходилось слышать часто.

Мы сгрузили с обездвиженных «Тридцатьчетвёрок» боезапас себе, слили топливо – использовали всё по возможности, позже совершили их подрыв, чтобы танки не достались врагу.