Ульяна Гицарева: Антарктида

Отец Александр. Так ты погибать, что ли, сюда приехал?

Мишка. Может, и погибать. Не каждой собаке такая честь – не просто так погибнуть.

Отец Александр. Ты не расстраивайся, Петр Георгич. Давай яичницу пожарим?

Мишка. Давай, давай!

Клюшников. Последний десяток остался. По плану раз в неделю. А сегодня у нас что?

Мишка. Паршивое настроение.

Клюшников. Четверг. Вот в понедельник и пожарим.

Мишка. Ну и ладно, я буду гречку.

Клюшников. Дай-ка нам, Саша, с устатку.

Отец Александр. Беленькой?

Клюшников. А у тебя серенькая есть?

Отец Александр. Вот. За дружную зимовку!

Клюшников. За Ленина!

Левон. Я за него не буду.

Клюшников. А ты его видел?

Левон. Нет, конечно.

Клюшников. А ты сходи, сходи. Там теперь очереди нет. Сходи, тебе понравится.

Отец Александр. Чему там нравиться-то?

Клюшников. А ты был?

Отец Александр. В детстве.

Клюшников. И ты сходи.

Отец Александр. Так там, поди, с тех пор перемен-то немного. Лежит, как лежал. Уберет его Ельцин скоро, я думаю.

Клюшников. Его убирать нельзя, тем более сейчас. Чем хуже, тем лучше его охранять надо. Вот сунься к нам чужой, мы перед ним чем – ядерной кнопкой трясти будем? Ее из кармана-то не вынешь. А Ленин – пожалуйста, заходи, гость дорогой. Такие вот у нас тут традиции, что посередь страны вот тебе – налево храм, направо храм, а посередине вот он лежит, нас охраняет. Вы видели, как он там лежит? Не как покойники, руки сомкнувши, а так, что встанет он в любой момент. Одной рукой аж о толчковую ногу оперся. Вот-вот глаза откроет. А под ногтями кровь засохла. Видел ты, отец Александр, как кровь засохла?

Отец Александр. Ты серьезно?

Клюшников. А я вообще никогда не шучу. Не умею. Ногти у него коричневые. Там хоть на секунду пускают, а я заметил.

Левон. Это реакция какая-то, наверное. Формальдегид…

Клюшников. Лева, ты знаешь хоть, чё такое формальдегид-то?

Левон. Нет, вообще-то…

Клюшников. И зачем ты его сказал? Сказал бы «Вшивка» – то же самое.

Левон. А что такое Вшивка?

Клюшников. Река. Неважно. А важно, что не зря Ильич на площади в своем коробке лежит. Да еще по расписанию открывается. Да мальчики эти бледные из темноты по углам на посетителей шипят: «Круг обходи, не останавливайся». Круг! Понимаешь, Лева? Круг!

Левон. И что значит – круг?

Клюшников. А в том-то и дело, что ничего. Зачем тогда именно круг? Никто ж не ответит, но надо ритуальный круг без остановки. Словно утром сегодня он преставился. Словно – «Тише, не разбуди»! Такой мы, мол, дикий народец, и гордимся этим. Не подходи, мы себя не контролируем. Так вот, пока он там лежит, они нас боятся.

Отец Александр. Так живой же он был! Не Царь-пушка! У него ж душа успокоения не находит, пока он не в земле.

Клюшников. А нельзя, батюшка, каждую душу-то под одну гребенку чесать! Его б душа рада была еще сто лет тут в парче народу служить, а не без толку червей кормить.

Левон. Да никто на нас не нападает. Кому мы нужны… Охота на ведьм это все…

Клюшников. Чего?

Левон. Да ничего. Просто выгодно было, чтоб такие вот как вы, Петр Георгич, всегда в стойке сидели. Страх мобилизует. Вот нас и пугают.

Клюшников. Иди снегом умойся, паршивец…

Левон. Надоело слушать. Вот. Я вам докажу! Вот прочитайте тут!

Клюшников. Не тычь мне своими книжками! Старообрядец!

Левон. Прочитайте вслух! Всего абзац! Для Мишки!

Мишка. Давай-давай!

Клюшников. «Третья мировая война могла начаться в 1983 году. Советская система спутникового обнаружения дала сбой, передав сигнал о старте нескольких американских ракет. Сидящий на пульте подполковник Станислав Петров взял на себя ответственность не передавать информацию высшему руководству страны, решив, что вряд ли США будут наносить первый удар столь малыми силами, возможно, предотвратил, таким образом, ядерную войну». Ну?

Левон. Я же говорил.

Клюшников. Ты где это взял?

Левон. Места знаю.

Клюшников. А если бы нет? Если бы это был не сбой! А руководство не оповестили! Ты можешь себе представить, чем это могло закончиться? Ленин – это лирика. Я тебе не для того о нем. Так. Болтаю. Но мы тут с тобой не просто сидим. Мы за людей в ответе.