Жан Расин - Трагедии

Ах, обрету ли я уверенность былую?
Решусь ли вымолвить опять: «Тебя люблю я»?
Сдается мне, что нет. Свиданья я страшусь
Не меньше, может быть, чем на него стремлюсь.
Когда она во мне надежду умертвила
И даже речь вести о страсти воспретила,
Я промолчал пять лет и, сколько было сил,
В личину дружества любовь свою рядил.
Невеста цезаря прислушается ль ныне
К тому, кому молчать велела в Палестине?
Он в брак вступает с ней. Разумно ль в этот час
Напоминать о том, что связывало нас?
Что выиграю я от дерзкого признанья?
Оно лишь омрачит минуту расставанья.
Не лучше ли уйти, не домогаясь встреч,
Чтоб о любви забыть иль с горя мертвым лечь?
Нет! В одиночестве терпеть такую муку,
Рыданья подавлять и проклинать разлуку?
Прощаясь навсегда, страшиться гневных слов?
Но разве должен быть ответ ее суров?
Ведь я просить любви, прекрасная, не стану,
Не призову тебя вернуться в наши страны
И лишь одно скажу: я тешился мечтой,
Что между цезарем великим и тобой
Велением судьбы воздвигнется преграда.
Но раз он может все — мне удалиться надо.
Надежде на любовь я верен был пять лет
И верность сохраню, хотя надежды нет.
Я буду говорить — хоть это мне осталось.
Быть может, в ней теперь возобладает жалость?
Да и чего же впрямь бояться может тот,
Кого с любимою навек прощанье ждет?

Ну, что? Могу ль войти?

С царицей я видался,
Но для того, чтоб ей я на глаза попался,
Пришлось пробиться мне через толпу льстецов,
Что к новой госпоже спешат со всех концов.
Неделю Тит провел в уединенье строгом:
Он плакал об отце [132], глухой ко всем тревогам,
Но вновь любовь над ним взяла свои права,
И при дворе идет, мой государь, молва,
Что до ночи еще назначено царице
Свой титул изменить и стать императрицей.

Увы!

Ты удручен известьем, господин?

Да. Значит, к ней войти я не могу один.

Известно ей твое заветное желанье.
Она сама придет на тайное свиданье.
Смиренно уловив царицы беглый взгляд,
Я понял, что тебе терпеть и ждать велят,
Пока она сюда, в покой для всех закрытый,
Не сможет ускользнуть от надоевшей свиты.

Отлично. Но скажи, ты не забросил дел,
Которые тебе устроить я велел?

Послушному слуге довольно только слова.
Да, корабли твои к отплытию готовы.
Достаточно, мой царь, тебе отдать приказ,
И Остию они оставят сей же час.
Но кто отправится по этому приказу?.

С царицей встречусь я, и надо ехать сразу.

Кто едет?

Я.

Ты?

Да. Дворец покину я,
Покину Рим — и прочь, в родимые края.

Я, право, удивлен: тут есть чему дивиться.
От родины тебя прекрасная царица
Отторгла, увлекла в далекий чуждый Рим.
Три года ты при ней со всем двором своим.
И вот теперь, когда, столь дружный с Береникой,
Ты стал свидетелем судьбы ее великой,
И отблеск торжества, что ей готовит Тит,
Тебя, властитель мой, по праву озарит...

Пусть празднует, Аршак, она свою победу,
А мы с тобой прервем докучную беседу.

Я понял, государь. За дружбу и совет
Неблагодарность — вот каков ее ответ,
И за измену ты презреньем платишь тоже.

Нет, никогда она мне не была дороже.

Ужель решился Тит, воссев на отчий трон
И императорским величьем ослеплен,
Тобою пренебречь, и, чуя перемену,
Предпочитаешь ты вернуться в Комагену?

Немилость мне отнюдь не может угрожать,
И жаловаться грех.

Тогда зачем бежать?
Тебе же повредит пустое своенравье.
На трон взошел твой друг, с которым в бранной славе
Опасности делил ты преданней, чем брат,
В чем убедиться мог на деле он стократ.
С ним, о величии империи радея,
Сломали вы хребет мятежной Иудее.
Он помнит день, когда благодаря тебе
Победа в длительной означилась борьбе.
Врагам в тройном кольце их неприступных башен
Наш натиск яростный нисколько был не страшен:
Напрасно и таран ворота их крушил,
И первый с лестницей под стены поспешил
На штурм отчаянный ты, наш герой державный,
Едва не заплатив за подвиг смертью славной.
Весь лагерь наш уже оплакивал тебя,
Тит к полумертвому тебе припал, скорбя,
Но исцелился ты, и по заслугам надо
За пролитую кровь тебе стяжать награду.
А если, тяготясь страной, где ты не царь,
На родину решил ты ехать, государь,
Пусть к императорским вернувшийся заботам
Тит на Евфрат тебя отпустит с тем почетом,
Какой оказывать привык победный Рим
Друзьям испытанным — царям, союзным с ним.
Что может изменить, мой царь, твое решенье?
Но ты безмолвствуешь, увы!