Цезарь Солодарь - Ситцевый бал

Л ю д м и л а. Только чайку. Горячего-горячего… Костя, усади гостей за стол. Я мигом… (Убегает на кухню.)

А р е ф ь е в (улыбается) . Придется, товарищи, подчиниться. Здесь, дома, бригадир — Людмила Степановна. И престрогий.

О л е г. Мне бы все-таки водицы. (Садится на диван.)

А р е ф ь е в. Дай, Зинуша, пальто.

З и н а (искренне поражена) . Я в пальто? (Снимает.) Совсем дошла… (Олегу.) А ты не мог сказать?

О л е г. Я… я на кухню… воды попить. (Встает с дивана, направляется к двери.)

Навстречу входит Л ю д м и л а с подносом, уставленным закусками.

Л ю д м и л а. Знаменитых пирогов по-добрынински не имеется. Но кое-что к чаю нашлось. (Ставит поднос на стол.)

З и н а. Немало нашлось. Но, главное, найдите мне книжку Тютчева! (Восхищенно.) «Мужайся, сердце, до конца…». Эх, Володька, Володька… (Людмиле.) Мы с вами так ему Тютчева процитируем, что он…

Л ю д м и л а. Олег, прошу к столу… Зиночка, как вы относитесь к студню?

А р е ф ь е в (садится за стол) . Вы, ребята, когда у нас в последний раз были?

З и н а. На Октябрьскую годовщину. Еще на старой квартире.

А р е ф ь е в. А вот я… (Олегу.) А меня, когда был я таким… холостым, как ты, не раз после собраний и разных слетов Добрынин забирал к себе. Угощал ужином. Но приправа порой горькой была.

Л ю д м и л а. Костя, мне кажется, теперь приправа редко будет горькой.

ВИКА.

НАСТЯ.

СТЕПИЧЕВ.

ТАТЬЯНА СТЕПАНОВНА.

ОЛЕГ БОРИСОВИЧ.

Наши дни.

Ранний осенний вечер.

Комната в общежитии.

Две одинаковые кровати и тумбочки, два одинаковых торшера около одинаковых кресел. Но каждая половина комнаты соответствует характерам обеих жилиц.

Девятнадцатилетняя В и к а сидит, как-то сгорбившись, в кресле. Пора бы уже включить свет, но она не замечает полумрака. Очевидно, лежащее у нее на коленях письмо уже прочитано ранее.

Вика так торопилась его прочесть, что даже не сняла пальто. Косынка валяется на полу.

Стремительно входит Н а с т я, ее соседка по комнате. Ей двадцать второй год. В противоположность Вике она довольно щедро пользуется косметикой, в одежде — стремление не отстать от моды.

Н а с т я (с ходу) . Почему темень? (Включает свой торшер.) Можешь не жалеть, Вика: картина — муть! На копейку сюжета, на червонец баек о вечной любви. Неугасаемой, неиссякаемой, непотопляемой, непробиваемой! (Смотрит на Вику.) Ой, а мы, оказывается, в растрепанных чувствах! Что случилось?

Вика молчит.

Государственная тайна? (Подходит к ней, замечает письмо.) От Вадима?

Вика безучастно кивает.

С ним что-нибудь случилось?

Вика молчит.

Что ж, придется проштудировать. (Берет с колен Вики письмо, отходит к своему торшеру и читает, то и дело роняя иронические реплики.) Ну и ну! Какой сюрприз: пишет не из саперного батальона а уже с гражданки!.. Прямо статейка из областной молодежной газеты!.. Положительный герой нашего времени… Ах-ах-ах, какая образцово-показательная романтика! (Закончив чтение, подходит к Вике.) Ну и как ты думаешь реагировать?

В и к а (растерянно) . Не знаю… что делать… Настя… (В слезах прижимается к ней.)

Н а с т я. Перестань. Я тебя в обиду не дам. И не хныкать надо, а радоваться. (Включает ее торшер.) Твой несравненный Вадик раскрылся на все сто. (Аккуратно вешает свое полупальто на распялку, а затем на вешалку за ширмой.) И хорошо, что теперь, а не после марша Мендельсона и пламенных рукопожатий заведующей загсом… Когда она меня разводила, то даже обняла. Автомат!.. Так вот, Виктория, поговорим серьезно. Во-первых… Нет, пока ты в пальто и в позе умирающего лебедя, я серьезно не могу. А ну-ка вставай! (Заставляет Вику встать с кресла.)

Вика, жмурясь от света, вешает пальто на вешалку.

Во-первых, твой… надеюсь, уже бывший Вадим — карь-е-рист!

Вика пытается возразить.

Не заступайся за него. В желании парня сделать хорошую карьеру ничего страшного нет. Даже наоборот, так поступают не хиляки. Но! Но ради карьеры жертвовать тобой, твоим будущим; наконец, твоими… не переношу этого слащавого слова… чувствами — это, извини меня…