Леонид Малюгин - Старые друзья

Ч е х о в. Я жду вас. Если я буду в Петербурге, то известите меня о вашем приезде, и я приеду в Москву, в Мелихово, куда прикажете. Дел у меня чертова пропасть. Строю школу в Мелихове. Пишу пьесу с птичьим названием «Чайка». Мне хочется поговорить с вами, писать же не о чем, так как все осталось по-старому. Жду вас с нетерпением.

Чехов и Мизинова уходят. Появляется М а р и я П а в л о в н а с пачкой газет.

М а р и я П а в л о в н а (читает газету) . «Я не знаю, не помню, когда г. Чехов стал большим талантом, но для меня несомненно, что произведен он в этот литературный чин заведомо фальшиво. Пьеса «Чайка» производит впечатление творческой беспомощности, литературного бессилия лягушки раздуться в вола. Со всех точек зрения — идейной, литературной и сценической — пьеса совершенно нелепа, вымученна. Если бывают дикие чайки, то это просто дикая пьеса… в ней все первобытно, примитивно, уродливо и нелепо».

Появляется Ч е х о в.

Ч е х о в. Пьеса шлепнулась и провалилась с треском. В театре было тяжелое напряжение недоумения и позора. Актеры играли гнусно, глупо. Отсюда мораль: не следует писать пьес. Вчерашнего вечера я никогда не забуду. Никогда я не буду ни писать пьес, ни ставить. Вчерашнее происшествие не поразило и не очень огорчило меня… чувствую себя не особенно скверно. Когда приедешь в Мелихово, привези с собой Лику.

Мария Павловна уходит.

Я уехал, не простившись. После спектакля друзья искали меня в ресторанах и на вокзале. На другой день стали ходить ко мне с утра с советами и выражением сочувствия. Это трогательно, но нестерпимо. Меня обзывают бабой, говорят, что я струсил. Если бы я струсил, то бегал бы по редакциям, актерам, нервно умолял о снисхождении, вносил бесполезные поправки. Я поступил так же разумно и холодно, как человек, который сделал предложение, получил отказ и которому ничего больше не остается, как уехать. Да, самолюбие мое было уязвлено. Но где же трусость?! Утром рецензий не читал, у газет был зловещий вид, а в полдень укатил в Москву. Да, проживу семьсот лет и не напишу ни одной пьесы. (Пауза.) Если хочешь стать оптимистом и понять жизнь, то перестань верить тому, что говорят и пишут, а наблюдай сам и вникай. (Пауза.) В искусстве публика больше всего любит то, что банально и ей давно известно, к чему она привыкла. Впрочем, на премьере не имела успеха не пьеса, а моя личность. Те, с кем я дружески и приятельски откровенничал, беспечно обедал, за кого ломал копья, — все имели странное выражение, ужасно странное. Я теперь покоен, настроение у меня обычное, но я все же не могу забыть того, что было, как не мог забыть, если бы, например, меня ударили. Если начнется война, то я пойду, только, конечно, не сражаться, а лечить. В последние полтора-два года в моей жизни было столько всякого рода происшествий, что мне ничего не остается, как ехать на войну.

Появляется А л е к с а н д р П а в л о в и ч.

А л е к с а н д р П а в л о в и ч. Поджигатель! Чи ты сдох, чи ты еще живой, чи ты уже уехал, чи ты в деревне — бог тебя знает? Может, у тебя почтовой марки нема? Не твоя вина, что ты ушел дальше века. Вчера у Суворина был сам градоначальник. Вероятно, советовался, можно ли тебя пускать в Петербург. За десять лет работы в «Новом времени» Суворин прибавил мне двадцать рублей жалованья.

Ч е х о в. Дело вот в чем. Двадцать второго марта в «Эрмитаже», во время обеда, у меня кровь пошла горлом. Попал в клинику. Был у меня Лев Толстой. Мы долго говорили о бессмертии. (Пауза.) Смерть страшна, но еще страшнее было бы сознание, что будешь жить вечно, никогда не умрешь. (Пауза.) После его ухода, в четыре часа утра, у меня опять шибко пошла кровь. Снятся архимандриты, будущее представляется весьма неопределенным. Хочу написать завещание, чтобы ты не захватил моего имущества. Дома о моей болезни ничего не знают, не проговорись в письмах по свойственной тебе злобе.

А л е к с а н д р П а в л о в и ч. Зачем, дюша мой, хвораешь? Питер с волнением и участием говорит о тебе. Купи себе велосипед и нажаривай. Я на велосипеде так глубоко и смачно дышу. Роскошный инструмент.

Ч е х о в. Меня выпустили на волю, и я уезжаю в Мелихово в значительно исправленном виде. Доктора предписали мне изменить образ жизни. Это непонятно, потому что невозможно. Велят непременно жить в деревне, но уберечься в деревне от хлопот с мужиками так же трудно, как в аду от ожогов… Маша, правда, уже объявила, что я прекращаю в деревне медицинскую практику. Это будет для меня и облегчением и крупным лишением. Бросаю все уездные должности.