Лев Шейнин - Пьесы

Лев Романович Шейнин принадлежит к поколению, которое принято называть комсомольцами 20-х годов. Его родина — Смоленщина, поселок Брусановка. В девятнадцатом он уже комсомолец, активист уездного комитета в Торопце. В том же году начинает работать в уездной газете «Светоч», редактором которой был местный поэт Степан Трохов, зародивший в молоденьком пареньке поэтическую искру.

Нет ничего удивительного, что в то дерзновенное время решительных действий, быстрой зрелости заснеженный Торопец сменяется белокаменной столицей, и мальчишка с лохматой копной буйных волос (за что и прозван Байроном) попадает пред «светлые очи» не кого иного, а самого Валерия Брюсова.

«Хорошо, мы вас зачислим, — тихо сказал Брюсов, выслушав стихотворца, присланного кандидатом в высший литературно-художественный институт. — Стихи, молодой человек, слабые, надо учиться…».

Вспоминая студенческие годы, Лев Романович отмечает «веселый дух, прекрасную жизнь, вечную молодость, хорошее настроение, веру в величественное и прекрасное будущее…». И это, несмотря на пайковую воблу, «миллионы», на которые можно было купить коробок спичек, на все невзгоды полуголодного существования «брюсовцев».

Читая написанное о себе Шейниным, я верю ему. Таким он не только был, таким он остался до конца своей жизни. Он нисколько не кривил душой, расписывая в самых ярких красках «начало начал». Да, такой была молодежь 20-х годов, рано ставшая вровень с отцами, поверившая им беспрекословно. Это она, локоть к локтю со старшим поколением, приняла на себя заботы и ответственность за молодое Советское государство.

Я сознательно подчеркиваю как бы двумя жирными линиями эти качества, ибо они и помогли так сказочно быстро возродить и поднять наше Отечество, вывести его из разрухи, из тупика почти поголовной неграмотности, подтянуть его к уровню так называемых цивилизованных стран.

Кроме материального подъема необходим был подъем культуры; больше того, надо было ставить на крепкие ноги судопроизводство, обеспечивать законы непременными и стойкими гуманными устоями.

Если Шейнин считает неожиданной для себя мобилизацию на следственную работу, то для государства неожиданностей не было, была насущная необходимость. Революционная законность полностью восстанавливала ленинские принципы юрисдикции, и новый свод кодексов требовал своих честных и добросовестных исполнителей.

Произошла ли ошибка, когда студент литературного вуза был брошен в следственную часть Московского губсуда? Возможно, для другого характера это было бы трагедией. Но Шейнин остался верен своему призванию, он стал писателем. Почему? Прежде всего потому, что он был талантлив. Довженко любил говорить: «Талант, как гроши, — коли нема, так нема». У Льва Романовича был талант, что подтверждается дальнейшим развитием его литературных данных.

«Следственная работа подарила мне многие сюжеты, наблюдения и раздумья», — признается Шейнин. Очевидно, это так. Но не каждый следователь становится писателем, хотя на его стол, как и на стол Шейнина, «каждое утро жизнь выплескивает запутанные клубки человеческих отношений, проявления любви и коварства, благородства и подлости, мести и ярости, безволия и алчности, звериной похоти и самой чистой привязанности, злой воли и моральной тупости».

Цитата принадлежит Шейнину. Диапазон расширен с предельной точностью, поле широкое… И все же к этому следует добавить центральную мысль самого Шейнина, вернее, его политическое и идейное кредо, без чего писатель полностью не будет раскрыт.

Шейнин старается найти доброе в людях и начисто отказывается от голой детективности, отбросив раз и навсегда набор приемов, набивших оскомину у читателя. Не сразу, исподволь, разбираясь во всех перипетиях нового «ремесла», непосредственно связанного с острыми моментами в человеческих судьбах, молодой следователь решается выступить со своим первым рассказом «Карьера Кирилла Лавриненко», а потом «Записками следователя», открывшими читателю нового, вдумчивого литератора, умеющего сочетать острую занимательность с непридуманной правдой жизни.