Борис Рабкин - Самая длинная ночь

К о ч е в а р и н. Уголовно наказуемым способом.

Г е о р г и й. Это другой вопрос.

К о ч е в а р и н. Это один и тот же вопрос. Благие намерения не могут служить оправданием преступления.

Г е о р г и й. Как, по-твоему, где кончается долг и начинается преступление?

К о ч е в а р и н (указывая на Константина) . А это ему лучше знать. Я пока что не преступил.

К о н с т а н т и н. Пока что?

К о ч е в а р и н (после паузы) . Подлец ты!

К о н с т а н т и н. Что делать, извини — долг…

К о ч е в а р и н (вышел из себя. Кричит) . Какой долг? О каком долге говоришь? Ты! Щенок! Недоучка. Студентом был… Студент — учись. Вот твой долг. Перед кем долг? (Указывая на Зою.) Перед ней? Перед этой?.. Да она, как говорится, башмаков не износивши… Увидела, что Алешка защитился, в гору пошел, — и отца своего забыла, и тебя, дурака…

З о я (кричит) . Это вы виноваты! Вы! Из-за вас! Я и замуж за Алешку пошла из-за вас, вам назло! Вы сразу невзлюбили меня с того первого дня, когда Люба привела биологию учить. Плевать мне было на биологию, я с вашим сыном хотела познакомиться, с Костей… Думаете, я забыла ваш взгляд? До сих пор затылок горит. Что вы знали обо мне? Громко смеялась, юбка выше колен? Мини… Да, ноги хотела показать, у меня ноги красивые. И сейчас тоже… (Поднимает подол юбки, показывает ноги.) Как, ничего?

А л е к с е й. Прекрати!

З о я. Костя, как? Нравятся тебе мои ноги?

К о н с т а н т и н. Дура ты, Росомашка.

З о я (Кочеварину) . Может, я от злости смеялась, от отчаяния. Дура. Девчонка. Платья на вечерок у подруг одалживала. Как мы жили с отцом, знаете? Мать не выдержала — развелась, сбежала. Бросила его. Он же ненормальный был, одержимый. Всю зарплату на опыты… Псих! Прятала от него стипендию, а то бы, наверное, и ее… А в результате что? С работы поперли. Инфаркт. Похоронить не на что было. Задумаешься… (Константину.) Хочешь, брошу его? (Указывает на Алексея.) Брошу! Все брошу! Посадят — за тобой поеду. Куда пошлют. Хочешь?

Пауза.

К о н с т а н т и н. Нет, не хочу… Поздно. Тут уже речь не о нас с тобой. Принципиальный разговор.

К о ч е в а р и н (смеется) . Жена декабриста… Надо же! Эта самая… В роли жены… Цирк. Похабница!

А л е к с е й (подскочил к отцу) . Замолчи! Я ударю тебя…

К о ч е в а р и н. Ты?! Ну…

Пауза. Стоят друг против друга, глаза в глаза. Алексей сник, отступил.

То-то же.

К о р н е й (страдает почти физически) . Нехорошо… Ой, нехорошо…

А л е к с е й (Любе. Едва не плачет) . Проклятье какое-то! Как жить?

Л ю б а. Не жаль мне тебя, Алешка, сам виноват.

Г е о р г и й. Зачем все это? Зачем ворошить? (Морщится брезгливо.) Мелодрама. Надоело, честное слово.

К о ч е в а р и н (Константину) . Каждый должен исполнять свой долг. Вот так. Свой. Понял? На своем месте.

К о н с т а н т и н (указывая на Георгия и остальных) . Им об этом скажи.

К о ч е в а р и н. Взрослые они.

К о н с т а н т и н. Да их с детства тошнит при одном слове «долг». Как от копченой трески.

Г е о р г и й. Нельзя ли все-таки поближе к делу?

К о н с т а н т и н. А это оно самое и есть — дело.

Л ю б а (отцу, указывая на Константина) . А ведь он прав…

А л е к с е й. Не надо, Люба!

З о я. Пусть. Дайте ей сказать!

Л ю б а. Нужно вызвать маму. Без нее мы никогда не поладим, только переругаемся вконец. Если есть в нас что-то хорошее, доброе — это от мамы. (Отцу.) Всю жизнь она склеивала, слепляла добротой, терпимостью то, что ты разрушал. Если бы ты послушал ее три года назад, уступил, поговорил с Костей по-человечески — он бы не ушел из дома. Может, и теперь ничего бы не было. Силой не научишь добру, нет, не научишь. Только притворяться научишь, врать.

К о ч е в а р и н. Давно бы нам собраться, поговорить. Вот так, откровенно… Глядишь, что-нибудь и узнаешь о себе. Ну-ну! Говори. Как прикажешь понимать? Я вас врать учил?

Л ю б а. Учил, папа.

К о ч е в а р и н. Интересно. Говори. Ну-ну!

Л ю б а. Не на словах, нет, слова ты всегда правильные произносил — принципиальности учил, скромности, честности… На словах. А все врали. И ты, Гоша. И ты, Костя. (Алексею.) И ты. И я врала. (Отцу, указывая на Константина.) Только он не боялся тебя. Ну и ночевал под окном, на лавочке. Или на вокзале. А мама ему гречневую кашу тайком в кастрюльке носила. Не знал, папа? Или делал вид, что не знаешь? Господи, как я плакала, бывало, если мне учительница тройку в дневник ставила! На пятерки подделывать научилась. Только чтоб без скандала, только чтоб мама не переживала. Сколько раз студенткой уже губную помаду стирала перед нашей дверью, волосы собирала в пучок… Врала! И свидания Зойке с Костей я устраивала. Я! И в тот день, когда ты их здесь на диване застукал, — помнишь, он еще в десятом классе учился? — тоже я. Это Алешка выследил и тебе донес. Ревновал.