Евгений Водолазкин - Музей

КИРОВ. Да не в этом дело. Ты возле дома моего ходишь, Маша может узнать.

ДРАУЛЕ. А кто она тебе – жена, мать, сестра? На тех же правах, что и я. К тому же все она давно знает, твоя Маша. Надоела мне эта конспирация. Я вот замужем и ничего не боюсь. Ничего.

ГОЛОС С.-Т ( хихикая ). Я тут тоже, как говорится, в брак вступаю. С товарищем с Камчатки. Очень просил. Брак, понятное дело, отомрет, но захотелось все ж таки попробовать, пока не отмер.

КИРОВ ( протягивая руки к Драуле ). Ну, иди ко мне, моя рыжая. Иди, приласкаю. ( Драуле следует за Кировым на кушетку. ) Тебя только пальцем коснешься, а ты уже гусиной кожей покрываешься. И все твои рыжие волоски дыбом стоят. С виду – холодная, неприступная, а тронь тебя – обожжешься.

ДРАУЛЕ. Мы, рыжие, отчаянные. Я, например, при всех раздеться могу. Очень даже просто.

ГОЛОС С.-Т. ( от души ). Ох, и хорошо же с мужчиной в браке состоять… Однозначное наслажденье!

КИРОВ ( обнимая Драуле ). Давай сегодня не раздеваясь.

ДРАУЛЕ. Не знаю, мне все-таки больше нравится – раздевшись. В такой канцелярской обстановке лучше, я считаю, раздеться.

КИРОВ. А войдет Суомалайнен-Тюнккюнен – красиво будет? Думаю, некрасиво.

ДРАУЛЕ. Она все равно ничего не поймет. Такая дура! И в тебя, по-моему, по уши влюблена.

Суомалайнен-Тюнккюнен издает обиженный звук.

КИРОВ. Нет, проще не раздеваясь. Ленин, знаешь, простоту любил.

ГОЛОС С.-Т. Это почему же я ничего не пойму? Очень даже пойму. Мне товарищ с Камчатки все наглядно объяснил!

ДРАУЛЕ. Мой-то Николаев вчера интересовался, ты меня раздеваешь или я сама это делаю. Пристал, как репей. Жуткий тип.

КИРОВ ( с опаской ). Он меня что, подозревает?

ДРАУЛЕ. Подозревает? Да он давным-давно все знает! Думаю, еще с лужских времен. Ну, чего ты сидишь, как труп? Кстати, Николаев тебя еще и убить собирался: редкое дерьмо!

КИРОВ. Меня? Убить?

ДРАУЛЕ. Ну, да, тебя, а кого же? По-моему, вполне естественно. Какой бы он ни был, мой Николаев, у него тоже есть гордость. Ему дай волю – он и меня пристрелит, собака. А лучше бы – нас с тобой вместе. Одной пулей – хотел бы?

КИРОВ. С этим надо что-то делать. Это может плохо кончиться, Мильда.

ДРАУЛЕ. Какой же ты зануда. Ну, расстреляй его, если хочешь. Только это будет уже не та любовь. Не будет той остроты, понимаешь? Так, чтобы обоих одной пулей. Ладно, расстреляй его к чертовой матери, все равно ведь при живом Николаеве я за тебя выйти не смогу.

КИРОВ. Надо будет, в самом деле, с Медведем поговорить. Думаю, Медведь найдет правильный выход. Ответственный товарищ.

ДРАУЛЕ. Можешь этому товарищу передать, что первоначально Николаев его намечал бабахнуть. Потом, правда, все-таки тебя решил.

КИРОВ. Медведь выход найдет. Обязательно. Это, знаешь, не дело, первых секретарей обкома истреблять.

ДРАУЛЕ. Ты заодно с кикиморой своей что-нибудь реши. Она мне здесь абсолютно не нужна.

КИРОВ. Ну, что ты, Мильда, куда же я ее дену? Расстрелять ее рука не поднимается: столько лет вместе прожили.

ДРАУЛЕ. Как хочешь. Можешь в Лужский район делегировать, пусть себе сидит в охотничьем хозяйстве.

КИРОВ. Ладно, подумаю.

ДРАУЛЕ. Тут действовать надо, а не думать. ( Встает, поправляет юбку. ) Ставлю тебе «неудовлетворительно». ( Выходит. )

Николаев в своей квартире. Он лежит на кушетке, уткнувшись лицом в подушку. Полумрак. На стене портрет Кирова в кругах мишени. В свете луча неслышно входит Сталин.

СТАЛИН. Товарищ Николаев Леонид Васильевич?

НИКОЛАЕВ ( не поворачиваясь ). Оставьте меня, все вы! Застрелиться хочется.

СТАЛИН. Вот потому я и здесь, товарищ Николаев.

НИКОЛАЕВ ( поворачиваясь и протирая глаза ). Товарищ Сталин?!

СТАЛИН. А что тут странного? Это и есть мой партийный долг – поддерживать отчаявшихся товарищей.

НИКОЛАЕВ. Товарищ Сталин!

СТАЛИН. Ну, успокойся, успокойся.

НИКОЛАЕВ. Значит, вы все знали?

СТАЛИН. Обязательно.

НИКОЛАЕВ ( хлопая себя по лбу ). Конечно! Как же могло быть иначе… Товарищ Сталин!

СТАЛИН. Да успокойся же!

НИКОЛАЕВ. Я знал, что вы придете. Не могли вы не прийти, товарищ Сталин!

СТАЛИН. Вот именно. Не мог. Мне, товарищ Леонид, одинаково дороги и вожди партии, и одинокие страдающие ее члены вроде тебя.

НИКОЛАЕВ. А я всю жизнь страдаю, прямо с детства. Я ведь в детстве рахитом болел. Было нас у матери четверо – я, Петр, Анна и эта…

СТАЛИН. Екатерина.

НИКОЛАЕВ. Точно. Она. И рост у меня из-за такого детства получился мизерный. Знаете какой?