Дживан Аристакесян: В аду места не было

Я не видел вблизи её нового мужа Мисака. Но кто-то показал мне на него издали, не помню, кто это был. Он благоразумно держался подальше от меня. Видимо, это была временная тактика, пока я не сближусь с ним. А пока, все это время, что я был с матерью, он ни разу не переступил за порог спальни моей матери.

Меж тем меня вызвали в гостиную Мисака. Был поздний вечер, посторонних не было. Двое дедушек. Я подбежал в объятия деда. Он был грустен, ничего не говорил.

– Как начнем, Геворг-ага? – нарушил молчание Манук.

– Оставляю на тебя, не говори потом, что я влияю на него.

– Не знаю, что делать с материнским горем.

– Какое горе у моей матери? – вмешался я.

– Парень, иди ко мне, расскажи стишок…

– Расскажи «Крест святой», говорит дед.

– Это нехорошие стихи. Давай прочитаю «Лошадь».

– У нас много коней, ты видел? – Так начал подход ко мне Манук-ага. – Не хочешь остаться с нами? Сядешь, на какую захочешь.

– Я такой же дедушка, как и твой дед, здесь живет твоя мама, иди ко мне на коленки.

– Это ваш дом?

– Да, дитя, мама твоя останется здесь. Чего ты хочешь: остаться или поехать с нами?

– Мама не поедет? Но это не наш дом, не наше село!

– Отец Геворг, у него чистая кровь. Он – дикий цветок, не садовый, чтобы можно было его пересадить. Жалко, не будем трогать.

Я замолчал и крепко обнял дедушку. Увидел слезы на глазах у обеих дедушек. Позвали мою мать, сдали меня ей. Я сладко заснул у нее на руках.

Я не помню расставания, и обратная дорога во мне не запечатлелась. Но ярко помню тот вечер, когда мы спускались к деревне Торос по горной цепи, по оврагу, спускавшемуся к селу. Совсем близко наша деревня, как на ладони, ясно видна как в зеркале. Как меня встретят, как обнимут, что скажут? Помню эти свои мысли. А вот и наши дома, все высыпали на улицу, ждут нас. Как только увидели нас, побежали мне на встречу, да с какой радостью, хлопая в ладоши, крича!

Жизнь села текла в обычном русле. Моего дядю Седрака забрали в аскяры. За дядю Назара Тацу все время давал золото (мешками), чтобы не забирали, он был единственным работником, был в возрасте, у него было много детей. Из нашего рода забрали дядей Аршака, Ашота, Вардана. Ашот иногда приходил – не знаю, почему. Всех взрослых мужчин из деревни забрали. В последний год курд Бако приобрел машинку для стрижки волос и стриг детей. И зубы дергали, только я не помню, кто. Мать приходила повидаться со мной, взяла меня на руки, погладила, я хорошо помню. Привезла мне городской костюм. Одела – он был мне в пору. Все женщины и мужчины деревни восхищались, но она не смела забрать меня, об этом не было речи.

В тот год какая-то толстая, взрослая женщина из наших родственников приехала к нам с сыном. Этот парень гордился тем, что он горожанин. Наши ребята потащили меня, заставили надеть костюм, подаренный матерью (как раз тогда она и приезжала), привели к нему, чтобы осадить его гордыню. Мы собрались на плоской крыше деда Гокора.

– Ну, посмотри, чей костюм лучше, твой или Дживана?

Парень умолк.

– Ну, спрашивай, пусть он тоже спрашивает, посмотрим, кто из вас больше читает?

Я не помню, кто больше спрашивал, кто больше вопросов задавал… что было за соревнование… и не помню, как уехала мать, не помню подробностей. Помню, как на следующий год брат Мисака отвёз меня к матери. По пути он старался водить своего коня рядом с моим, поддерживал меня, чтобы я не упал.

Но я почти не нуждался в его помощи. Помню, переходя через реку, конь поскользнулся, и я чуть не упал в воду, но вовремя исправил ситуацию. Он очень испугался, да и я тоже. И очень похвалил меня. Больше ничего не осталось в моей памяти. Кругом был мрак. У матери уже был новый младенец. Помню, он заплакал, я подошел, чтобы успокоить, и тут заметил, что мама плачет. Как мы расстались, как я доехал… Ничего не помню.

Мы снова были в деревне. Кому было песни петь в те годы? Тяжко было на сердце, грабили кругом и данью облагали, в армию уводили, золота требовали. Что за армия? Бойня. Под предлогом хранения оружия дома сжигали. Везде сеяли шпионов. В последний год к нам одного вшивого черкеса приставили – поселили в разоренном армянском доме. Домик находился на берегу речки – с участком, амбаром, со всем, что полагается. А черкес был одним из шпионов Каракулаха.

Однажды вечером раздались крики: «Хай-харай, на помощь! Добро мое увели!»

Сельчане выбежали, растерянные, не знают, куда бежать, к кому идти… Решили пойти к дорогам Каракулаха.

Выяснилось, что это было задание жандармов: согнать всю скотину нашей деревни, воду испортить, посеять хаос. Под видом полевых сторожей, турки или отуреченные подонки напали на стадо и угоняли его. Иди теперь на поклон к мьюхьюду, плачь, умоляй, обещай дорогие подарки. Сколько тёлок и волов он потребует? Что поделаешь: это страна османского турка – армянин здесь не хозяин ни своей жизни, ни своему имуществу. Грабеж, поджоги в порядке вещей – гяур вне закона. Кому жаловаться? Против кого пойдёшь? Сил у тебя нет, ты несчастный армянин.