Мила Менка - Там, где нет любви… Мистические истории со смыслом

– А господин Чернов? Кто он? – наивно глядя на гусара, спросила Ника.

– А я почём знаю?! – обиделся Мадиров. – Вижу, что наше общество вы бы охотно предпочли этому…

Он нарочно повысил голос:

– …этому дамскому угоднику. Чем он занимается вообще?! Делает дамам шпильки? Вот уж, по-видимому, достойное занятие для мужчины!

Между тем от молодого человека не ускользнула эта маленькая сценка. Он понял, что разговор касается его, и, извинившись перед дамами, улыбки на лицах которых тотчас увяли, направился прямо к госпоже Масловой.

Он поразил всех её поклонников тем, что подошёл, при этом задев некоторых весьма уважаемых людей, и, не извинившись, поднёс её руку, затянутую в шёлковую перчатку, к губам.

Не сводя с её лица полных восхищения глаз, он коснулся подбородком идеально белой манишки и произнёс:

– Владимир Чернов к вашим услугам!

Это был стройный молодой человек среднего роста, с хорошей осанкой. Фрак сидел на нём идеально, а шейный платок благородного оттенка топлёного молока выгодно подчеркивал правильные черты лица, пожалуй, слишком правильные для русского. Тёмные длинные волосы, убранные сзади в небольшой хвост и скреплённые тёмной ленточкой, делали своего хозяина похожим на героя старинного романа, что, безусловно, очень нравилось дамам. Взгляд серых глаз был слишком дерзок, словно Владимир бросал вызов всем окружающим.

Вокруг началось что-то невообразимое.

– Какая наглость! Да как он смеет?! Да что он себе вообразил?! Надобно его проучить! Вытолкать его, господа, – неслось со всех сторон.

Но поверх всего этого галдежа веско и тяжело упали, точно первые капли предгрозового дождя, слова Мадирова:

– Вы не представлены, и посему я нахожу ваше поведение недозволительным! Более того…

– Ну так сделайте милость, Рустам Петрович, представьте меня даме! – и Чернов вновь повернулся к Нике.

Он улыбнулся ей, обнажив зубы идеальной формы, с чуть увеличенными клыками, которые ничуть не портили его, а напротив, придавали его улыбке особый шарм.

Кто-то из присутствующих подавил смешок. Вокруг прибавилось народа – всем было интересно, чем же закончится перепалка.

– Я этого так не оставлю! Господа, кто окажет мне любезность быть моим секундантом? – взвился Мадиров.

Он, словно петух, увидевший в своем курятнике соперника, почувствовал жажду крови. Если бы не этикет, он, не раздумывая, проучил бы этого заезжего франта. Чернов раздражал Мадирова не столько манерой изысканно одеваться и даже не дерзостью своего поступка, сколько своим несомненным успехом у дам.

Точно очнувшись от сна, Вероника захлопала глазами и, коснувшись рукой, которую только что поцеловал Владимир, гусарской груди, которая, сотрясаясь от негодования, бряцала медалями, кротко попросила:

– Прошу вас, Рустам Петрович, не надо.

И обернувшись ко всем присутствующим, подарила им такую проникновенную, ангельскую улыбку, что все негодующие возгласы разом стихли.

– Представьте меня этому господину, – Вероника обратилась к Величко.

Тот, пожав плечами, представил:

– Владимир…

Он замолчал, видимо, вспоминая отчество, но так и не вспомнил:

– …Владимир Чернов.

Величко повернулся к Нике:

– Вероника Платоновна Маслова!

Она учтиво кивнула, опустив глаза.

Приличия были соблюдены. Поклонники, видя, что Вероника никого не замечает вокруг, кроме нового знакомого, один за другим разбрелись. Последним, злой и ворчливый, точно разбуженный во время спячки медведь, залпом осушив несколько бокалов игристого вина, ушёл Мадиров.

Владимир и Вероника остались одни, несмотря на то, что их окружало море людей. Одна половина, мужская, сожалела о ней, женская же – о нём. Завистливые взгляды встречались и перекрещивались, но разбивались о стену, которая незримо оградила молодых людей от целого света.

Вероника Платоновна встала, отложила испорченную вышивку и подошла к трюмо, где хранилась памятная шкатулка. В редкий день она не доставала её. Тут была и крохотная серебряная ложечка, подаренная крестной «на зубок», и поздравление, присланное её отцом матери по случаю Вероникиного рождения, и пуговица с маменькиного платья, которую она, нашедши в детстве, до сих пор хранила пуще глаз. Вытряхнув все эти милые сердцу вещи на стол, женщина открыла второе дно шкатулки и достала завиток тёмных волос. Здесь же лежали две короткие записочки, которые он успел прислать ей за всю недолгую историю их любви. Когда-то здесь хранилось и письмо, полное горечи и отчаяния, но не содержащее и намека на упрёк. Зола от этого письма хранилась здесь же, в серебряной баночке из-под пудры. В этой коллекции не хватало одного экспоната, а именно – аметистовых сережек – единственного подарка, сделанного ей Владимиром в тот самый день, когда она ответила «да» на его предложение руки и сердца.