Лилия Каширова - Агент КГБ и другие истории

– Пап, дай по рублю.

Отец снова, молча и спокойно доставал бумажник, вынимал 2 новых красивых бумажных рубля, словно специально заготовленных для этого случая, и давал их нам.

Из его стиля общения с нами было видно, какую радость и счастье он испытывал от кратковременной встречи с нами, своими детьми, и от того, что на пару минут он мог отвлечься от своих дел и пообщаться с нами.

Я передавала сестре рубль и карандаш, и, зажав добычу в маленьких детских кулачках, мы разворачивались и уходили, не сказав больше ни слова и, закрыв дверь, снова слышали строгий и серьезный голос отца, продолжающего обсуждение каких-то важных вопросов.

А мы бежали покупать мороженое.

Вечерами мои родители, как всегда, долго разговаривали, обмениваясь событиями дня. Отец выслушивал мнение мамы – его главной советчицы, хотя она на 17 лет была моложе отца. Отец прекрасно выглядел, был необыкновенно крепким и здоровым мужчиной, и разница в возрасте была практически незаметна.

Они оба были настойчивы и преданы Советской власти, а также фантастически честны и за правду стояли до конца.

Отец с помощью мамы медленно и последовательно раскручивал дело, связанное с воровством на заводе, собирая по крупицам улики, сбор улик затянулся на несколько лет и расследование дела уже шло к концу.

Я хорошо помню, что как-то вечером, наша семья в составе из 4-х человек сидела и мирно ужинала за большим деревянным столом, находящимся в центре комнаты, нашей 3-х комнатной квартиры. Мы с сестрой сидели спиной к 2-м большим окнам старого кирпичного дома с очень толстыми стенами. Родители сидели лицом к ним. Окна были едва прикрыты белыми занавесочками искусно украшенными ришелье и, закрывающими только нижнюю половину окна.

А верхнюю половину окон слегка прикрывали реденькие тюлевые шторы, через которые можно было рассмотреть все в комнате. Тускло горела электрическая лампочка. Внезапно раздался звук разбитого стекла, жужжание, затем глухой удар о деревянную стенку, отделяющую столовую от кухни.

Это пуля пролетела рядом со щекой моего отца. Быстрее всех прореагировала мама.

– Стреляют! – Закричала она и быстро выключила свет.

Отец схватил пистолет и вместе с овчаркой Джеком (нашей домашней охраной) выскочил на улицу, но стрелявшего и свет простыл.

Отец всегда носил с собой пистолет, он был отличный стрелок и отличный охотник. Об его искусстве стрелять я могу сказать только то, что он мог из пистолета попасть в муху, сидящую на стене.

Ложась спать, отец всегда клал пистолет под подушку.

Однажды утром я вошла в спальню родителей, которых не было на месте, и, случайно подняв подушку, увидела под ней заманчиво блестящий черный пистолет, мои руки сами потянулись к нему, и я взяла его.

Но тут вошел отец, увидев у меня пистолет, быстро вырвал его из моих рук и впервые в жизни крепко отругал меня, после чего я на всю жизнь потеряла желание лезть в запрещенные места.

И каким-то вечером родители опять обсуждали дела на заводе, уже было ясно, что появились новые важные улики в расследовании.

Отец говорил:

– Евреи окопались. Все очень умно организовано, но я уже имею достаточно улик, чтобы дело передавать в суд.

В нашей семье никогда не было ни национализма, ни тем более антисемитизма и это был единственный раз, когда родители говорили о людях определенной национальности.

Вспоминая нашу жизнь позднее, в маленькой сибирской деревушке, куда со всей России были сосланы люди разных национальностей, и где отец был представителем власти, от которого зависела их судьба. Я помню его дружелюбное и уважительное отношение к ссыльным, которые не подвергались никакой дискриминации, а работали по своей специальности наравне с местными жителями. Никто из них не жаловался на свою жизнь. И никто им не указывал на то, что они ссыльные.

Особенно он уважал эстонцев, которых было много сослано в те места, за их трудолюбие и честность. Жили эстонцы крепко, построили свои дома (благо лесу много в тайге), имели хорошие хозяйства, но очень скучали по родине и хотели вернуться домой.

Они часто обращались к отцу:

– Гаврилыч, напиши мне характеристику, попытаюсь походотайствовать о возвращении.

И он писал много положительных характеристик и, действительно, были случаи, когда людям удавалось освободиться. В то время Сибирь была особым местом, где не было национализма, а люди оценивали друг друга только по человеческим достоинствам, а не по национальности.