Владилен Елеонский - Kleliae manuscriptum. Исповедь дочери патриция

– Обед предназначается для слуг и рабов нашего имения, о, моя богиня.

– Ни в коем случае не называй меня богиней!

– Хорошо, моя богиня!

Спорить с Носом было, как видно, бессмысленно. Хорошо, – богиня, так богиня.

Я живо осмотрела чашки и чаны. Намечался праздник живота – кабанье мясо в разных видах, запеченные кролики и голуби, форель в соусе, разнообразные тушёные овощи и салаты, а на десерт, как я почти мгновенно сообразила, готовился сладкий пирог с яблочной пастой.

Сомнительно было, чтобы такое великолепие предназначалось для рабов и слуг. Скорее всего, Нос что-то напутал!

В ответ на мои недоверчивые реплики раб открыл ещё одну странность уважаемого сенатора. Никто не знал, почему и с какой стати, но Квинт любил периодически играть роль презренного и униженного раба, на него находило нечто, как волна, и он требовал, чтобы его безжалостно колотили за малейшую неточность и промедление. Роль господ по настоянию сенатора, игнорировать которое было, понятное дело, просто невозможно, играли слуги и рабы.

Для таких восхитительных по своему безудержному веселью вечеров сенатор заказывал шикарный обед. Стол ломился от блюд, сенатор лично прислуживал, наливая вино, подавая кушанья и утирая слюни полотенцем с влажных губ своих ненаглядных домочадцев, ставших пусть на один вечер, но господами.

– Теперь всё пропало, Клелия! Обед сорван. Сильвия знает, что делает, она обвинит тебя в срыве подготовки блюд, и тогда нам с тобой точно не поздоровится. Зря ты заступилась за меня. Пусть бы она продолжала таскать меня за уши и бить по рёбрам, сколько ей вздумается. Я привык, и мне совсем не больно. Правда!

Я мысленно поблагодарила свою няню Терцию, которая с раннего детства, едва я научилась ходить, привила мне кое-какие полезные навыки. Придётся поднапрячься! Я, кажется, была готова к тому, чтобы приготовить […].

[…]

[…] что обед приготовила Сильвия, но когда Сильвия сообщила, что праздничный обед приготовила я, сенатор просто опешил. Я не участвовала в празднике и скромно сидела в своей каморке, куда меня определили на жительство.

Квинт лично явился за мной. Сенатор продолжал играть роль раба. Низко поклонившись в пояс, он очень проникновенно пригласил меня к столу, неожиданно найдя поразительно тёплые слова.

Я сочла возможным поставить условие.

– Если ты освободишь Глорию, никогда не будешь больше заставлять её играть роль скульптурной камены, попросишь у девочки прощения и усадишь на самое почётное место за сегодняшним столом, тогда, может быть, я приму твоё приглашение.

Сенатор поклялся мне, что всё исполнит. Я вышла и села за стол.

Какова же была радость домочадцев, когда они увидели, что несчастная Глория вдруг присоединилась к праздничному застолью. Сенатор был так настойчив и поспешен, что даже не позволил ей смыть с себя мел. Глория, словно скульптурная камена, сидела и улыбалась за великолепным столом на радость всем рабам и особенно, конечно, Сильвии.

– Торжественно обещаю, что отныне Глория будет изучать грамоту и помогать нашей великолепной Сильвии на кухне. Ура, господа мои!

– Ура, презренный раб Квинт Суровый, ура!

Пока домочадцы сметали всё, что стояло перед ними, шумно хрустя кабаньими хрящами и захлёбываясь добрым вином, Квинт пригласил Юла и ещё одного актёра на каменную площадку, специально оставленную свободной прямо перед столом. В руках они сжимали мечи, а перехваченные у пояса туники были развязаны на груди и спущены с плеч так, что щедро намазанные оливковым маслом торсы актёров сделались обнажёнными.

Все участники застолья могли наслаждаться представлением. Оно разворачивалось перед ними на расстоянии едва ли не вытянутой руки.

Сенатор вытер взмокший лоб полотенцем, которое продолжало висеть у него на плече.

– Сенат римский не похвалит меня за то, что я устраиваю гладиаторские бои для потехи, нарушая обычаи наших предков, допускавших лишь ритуальные поединки в честь поминовения павших воинов. Если сенат узнает, меня с лёгкой руки завистников и болванов, коих в сенате становится всё больше, обвинят в том, что я следую моде презренных этрусков. Что ж, мне глубоко наплевать на потуги медноголовых баранов, с недавних пор так рьяно оккупировавших курию! Уверен, что дефицита баранины никогда не будет в нашем благословенном Риме.

– Зачем же ты устраиваешь бои на потеху? – громко сказала я, нахмурив брови.

– О, девочка! Я просто люблю, когда люди красиво дерутся и иногда красиво умирают. Так я прививаю зрителям вкус к настоящей, а не фальшивой красоте искусства.