Борис Полухин - Тошнота.Ру. Сборник непрошеных драм с комментариями С. Ф.

ТАВРУЕВ. Вряд ли… сейчас не срастается.

ЕЛЕНА. Но вчера в ресторане ты говорил, что уже утром начнешь писать мой портрет. Я буду твоей Саскией !

ТАВРУЕВ. Тебе не повезло, Елена. Сегодня в мастерской слишком много солнца. Что все вокруг до боли режет мне глаза.

ЕЛЕНА ( в сторону ). Рембрандт херов. ( Вслух. ) Утерлась. Буду знать, в этой мастерской не исполняют желания Саский . Правда, мне больше нравится красота женщин Рафаэля. Она интеллектуальнее. Хотя сам он, говорят, постоянно сетовал, что настоящие красавицы перевелись в Риме. ( Забирается на табурет для портретируемого. ) Интересно, а какой бы он нашел меня?

ТАВРУЕВ ( неожиданно резко ). Стой так! не двигайся. ( Поспешно гасит сигарету в пепельнице. Покидает кресло, ставит чистый холст на мольберт. Угольным карандашом начинает набрасывать контур фигуры позирующей. Елена быстро устает стоять неподвижно. )

ЕЛЕНА ( капризно ). Кирилл, ты не сваришь мне кофе?

ТАВРУЕВ. Елена, не вертись! Кофе потом. ( Статичное позирование тяготит Елену. Она громко вздыхает. )

ЕЛЕНА. Без кофе я сейчас засну… Тогда расскажи что-нибудь. Художники во время сеанса всегда развлекали свою модель.

ТАВРУЕВ. По утрам я плохой затейник.

ЕЛЕНА. …о, Кирилл, а ты читал, не помню в каком журнале, о казусе статуи Венеры Милосской с одеванием? В современных одеждах она выглядела заурядной овуляшкой. Совсем пропала ее грация. Это убило художников.

ТАВРУЕВ ( отрывается от холста ). В моей мастерской меня убивает другое. Когда на стул вместе с современными одеждами женщин – улетает и их грация… ( От досады бросает карандаш на рабочий стол. )

Мастерская. Тавруев в рабочей синей блузе сидит в кресле, курит. Звонок в дверь.

ТАВРУЕВ ( кричит ). Открыто!

Входят Анатолий и Василий. Первый сразу идет к мольберту, изучает закрепленный на нем холст. Василий останавливается у шкафа, вертится перед зеркалом. Затем садится на табурет портретируемого. Тавруев задерживает взгляд на его обуви, смеется.

ВАСИЛИЙ. Тебя рассмешили мои туфли?

ТАВРУЕВ. Как-то в вагоне метро, Василий, я, оглядывая сидящих напротив, подметил. Что положение ступней вкупе с видом обуви – это копия выражения лица их владельцев. Карикатура до восхитительной схваченности! Пора человеку заиметь привычку садится на стул перед зеркалом в обуви.

ВАСИЛИЙ. Лично я люблю, чтобы зеркало мне льстило. ( Покидает табурет , отходит к стене, рассматривает холсты. ) Вроде бы, я был у тебя недавно. А на стенах не нахожу ни одной знакомой картины. ( Оглядывает стену. ) Всех согнала твоя новая модель! ( Его привлекает один из холстов с ее изображением. ) Интеллектуалка с голливудской сексапильностью… Когда закончишь портрет, я обязательно тисну о нем комментарий в своей колонке. (Н аправляется к следующей стене. ) Ба! ты даже смахнул со стены свою знаменитую Луну наизнанку . ( Удивленно. ) И когда ты успел столько намалевать – ты что заточил модель у себя в мастерской? ( Задерживается у небольшого листка, прикрепленного к стене. ) Да ты и все холсты на нее извел. Уже пишешь на каких-то листках из детского альбома для рисования.

ТАВРУЕВ ( насмешливо ). Как тебе, Василий, ромашка на этом альбомном листке? Чтобы ты тиснул о ней в своей колонке? ( Гасит окурок в пепельнице. )

ВАСИЛИЙ. Что бы? ( Его аккуратный лоб искажается морщинками. ) Этот цветок – это отражение надрыва, излома чувств живописца. Надломанные же фиолетовые лепестки ромашки вызывают у зрителя ощущение – не надейся, что красота спасет мир. А на его невольный вопрос – тогда что? Ответ художника прост: ищите, и не обрящете… Такая ухмылка характерна для картин неоэкспрессиониста Тавруева.

ТАВРУЕВ ( со смехом ). Увы, Василий, ты ткнул пальцем в небо. Этот цветок не мой, а пациента Кащенки. Его ромашка – это ядовитая насмешка над неоэкспрессионистами. ( Встает. ) Я месяцами изводился, чтобы мой цветок имел такие же больные изломы и цветосочетания. Я учился отключаться перед мольбертом от контроля сознания. Проглотил для этого кучу восточных систем, алкоголя, перекурил немало травки. ( Подходит к листку. ) А здесь не мучились и пяти минут. Так оставим идиотово – идиоту.

АНАТОЛИЙ. Как у тебя, Кирилл, все просто. Увидел какой-то дурацкий листок с картинкой – без колебаний скинул с мольберта все чему отдал не один год. И поставил чистый холст. ( Нервно меряет своими длинными ногами мастерскую. ) Я вот не могу ни на что решиться. Ничего не могу довести до конца. Сегодня утром проснулся, а к мольберту ноги не идут. Чувствую, что там меня опять ждет крушение… И точно подошел, глянул на холст – краски потекли, замысел разрушился. ( Снова останавливается у мольберта, к которому подошел Василий. Ему из-за спины. ) Да, и я хотел бы такую интеллектуалку в очках… И я заточил бы эту Елену Прекрасную в своей мастерской. У художников, Василий, клептомания на красивые натуры. Зазеваешься, пока продерешь глаза с похмелья… А твоя модель уже сидит на волосатых коленях какого-нибудь концептуалиста. ( Невесело смеется. )