Елена Фиштик - SARA. Во время войны законы молчат

Они смеялись, цеплялись за резинки от ее чулков, натягивали их, а потом резко отпусками, затем раздавался дружный хохот.

Прогнав беднягу по двору, они направились по центральной улице с выстрелами и выкриками:

– Жиды! Не прячьтесь, мы сегодня добрые! Выползайте из своих нор!

Эмма с девочками долго еще не решались выйти даже во двор.

Еду, которую Артур приносил Саре и ее маме, они делили на четверых.

Эмма, чаще всего отказывалась от своей порции.

Она варила полугнилую картошку, которая еще осталась после зимы, и ела ее сама.

Жили с каждым днем все все хуже.

В повале было очень сыро, еды не хватало, выйти на улицу можно было лишь в темное время суток, и то боялись каждого шороха.

Но, выходить приходилось хотя бы за водой. Эмма это делала сама – берегла девочек.

И вот однажды…

…Было совсем тихо.

Только прошел дождик.

Эмма выглянула за дверь – все спокойно, полицаев не видно, вот и решила быстренько добежать до колонки, набрать воды.

На обратном пути, за пару шагов до ее дома, вдруг из-за угла появились два полицая, одетых в черную форму с белыми повязками на рукавах.

Они крикнули командным тоном:

– Стой.

Эмма, от растерянности выпустила ведро с водой из рук.

Стало страшно, не за себя, за дочь.

В голове в одно мгновение пронеслось множество страшных картинок.

Эмму мучили мысли «Что же будет с дочерью?»

Полицаи медленно и вольяжно подошли к Эмме, разглядывая ее с ног до головы.

В это время, Сара и девочки смотрели через дверную щель за происходящим.

Сара, чуть не бросилась к маме, но соседки вцепились в нее:

– Сара! – шептали они наперебой, – не вздумай, ты ничем не поможешь, а маме даже легче будет без тебя выпутаться как-то, может еще все обойдется.

Сара дрожала, из глаз текли слезы, она с дикой силой сжала кулаки и шептала:

– Мамочка, мамочка, мамочка…

Полицаи приказали Эмме идти за ними, сказали, что только зарегистрируют и отпустят.

Эмма попыталась объяснить им, что это какое-то недоразумение, ее уже зарегистрировали и даже выделили жилье, вместо ее квартиры.

Но, один из полицаев, стал выходить из себя.

– Ты слышала приказ?

Эмма поняла – малейшая зацепка, и с ней будет другой разговор, поэтому не стала перечить.

Она медленно пошла вперед, краем глаза поглядывая в сторону двери.

Она знала, там, за этой дверью ее доченька, смотрит в щель и ей больно и страшно, и ничего поделать невозможно.

В этот момент и Эмма и Сара хорошо понимали – вот он первый шаг к гибели.

Все чувствовали свою беспомощность перед этими вооруженными людьми.

Сара плакала.

Девочки обняли ее и тихо успокаивали.

Эмма шла между полициями, и точно понимала, что ее ведут в фашистский лагерь уничтожения.

Так и было.

Ее привели на сборный пункт, о котором все хорошо наслышаны.

Людей было очень много.

Эмму подвели к немцу с автоматом, в наброшенной на военную форму, шубе.

Он приказал Эмме идти за ним.

Она с ужасом наблюдала картину сортировки людей.

Молодых и здоровых в одну сторону, женщин и детей в другую, а с больными и вовсе не церемонились, при малейшем подозрении на болезнь, немцы их сразу расстреливали.

Немец показал Эмме на скопление людей и подтолкнул ее туда.

Там раздавали еду.

Эмма подошла к последнему, стоящему в очереди за баландой.

Она слышала голоса людей, но мысли ее были там, где ее дочь.

«Что ее ждет? Как это все вынести?»

Эмме швырнули миску с гнилой баландой, и только от этого резкого зловонного запаха, она на время очнулась.

По слухам уже вечером всех отобранных со сборного пункта доставят на железнодорожный вокзал а оттуда повезут по направлению к Германии.

Охрана была серьезная и все вооружены.

Эмма ломала голову, как же ей передать весточку дочери.

Конвоиры были в немецкой одежде, но говорили по-русски.

Разглядев в одном из конвоиров бывшего соседа, Эмма решилась к нему подойти.

– Степан! Вы помните меня?

– И шо? – грозно прорычал Степан.

– Я вас очень прошу, помогите мне бежать.

– Ты сдурела, баба! – прошептал он, проведя глазами из стороны в сторону.

– Степан, помоги! – взмолилась, Эмма.

– А ну, пошла отсюда, пошла, пошла!

Он ткнул ее дулом автомата в бок и тихо в затылок шепнул, уводя подальше от любопытных глаз и ушей:

– Я ничего не могу. У меня тоже семья. Нас всех порешат.

– Степан, Степан! Молю, ты же знаешь, у меня дочь – она совсем одна. Что с ней будет?

– Да не знаю я как тебе помочь, не знаю! Вот взялась на мою голову.