Александр Образцов - Ленин и Клеопатра

Подвойский достает блокнот, делает зарисовки. Некоторое время все в молчании изучают Клеопатру. Вздыхают.

Антонов-Овсеенко(швыряет фуражку об пол). Э-эх! Хороша!

Ленин . А? То-то!

Свердлов . Грустно мне что-то стало, Владимир Ильич…

Ленин . Еще как грустно, Яков Михайлович! Давайте-ка стихи зачтем, Лев Давыдович?

Троцкий . Не могу… Слезы душат…

Ленин . А что, товарищи? Давайте поплачем, а? Я уж лет сорок не плакал.

Плачут.

Подвойский(рыдая). Какая… вся… как гаубица…

Свердлов . Голубица!

Постепенно затихают. Сидят, подперев кулаками щеки.

Стук в дверь.

Подвойский . Что там? Войдите!

Входит Рахья.

Ленин . Присоединяйтесь, товарищ Рахья. Проходите.

Рахья . Там это… Там просили передать это самое… Временное, значит, правительство, то есть – низложено.

Молчание.

Клеопатра(садится ). Какой ужас.

Троцкий . М-да… Вот это новость.

Свердлов . Что ж делать, Владимир Ильич? Ситуация изменилась!

Антонов-Овсеенко . Не пойду никуда! Здесь… здесь приму! Я виноват! (Падает на колени.) Дайте мне наган!

Ленин . Без паники. Спокойствие. (Думает.) Давайте снимемся на фотокарточку. А то впереди что-то такое… что-то архи… Или еще хуже… Товарищ Рахья, фотографа сюда, скорее.

Рахья . Слушаюсь.

Выходит. Возвращается с фотографом в тельняшке, бескозырке, галифе, в сапогах бутылками. Фотограф устанавливает аппарат. Все усаживаются вокруг Клеопатры.

Ленин . И вы, товарищ Рахья. Вот сюда, у щиколотки. (Фотографу.) Вы готовы, товарищ?

Фотограф . Всегда.

Ленин . Начинайте.

Фотограф закрывается накидкой. Из фотоаппарата раздается пулеметная очередь. Пули косят разбегающихся. Потоки крови. Одна Клеопатра невредима. Фотограф, добив Рахью и Подвойского у самой двери, отбрасывает накидку: заводит граммафон, вмонтированный в фотопулемет, затем подходит к столу, сдергивает за руку оцепеневшую Клеопатру и начинает танцевать с нею фокстрот. Кровь хлещет, они поскальзываются, катаются в ней, снова танцуют.

Таня

Франсуа

Таня . Это все сказки. Никогда ее не было. Были грязные, вонючие парадные, злобные обыватели, загаженные церкви. Был еще какой-то другой народ, да… Он пытался их исправить, помочь им стать людьми… А потом улетел, весь… Понял, что это невозможно. И – улетел. На небеса. А сейчас смотрит вниз – и у него даже жалости нет к ним. Ко всем.

Франсуа . Ваши странности еще и сами по себе странны. Приходится защищать ваш Родину от вас самих.

Таня . Нашей Родины нет, Франсуа. Ее нет. И не будет. Так что вам лучше подумать о своей стране. И защищать ее, пока не поздно.

Франсуа . От кого защищать?

Таня . А вот об этом говорить нельзя. Нет! Тсс… Они могут услышать… Они могут понять, что мы тут… Нет, не надо об этом! Как у вас с погодой?

Франсуа . Что?

Таня . Какой-то мрачный, холодный июнь. У вас тоже холодно?

Франсуа . Возможно. Хотя, – я не помню. Я не запоминаю погоду… Почему вы испугались, Таня? От кого надо защищать Францию?

Таня . Не надо об этом! Прошу!

Франсуа . У вас невроз.

Таня . Невроз?.. Хорошо. Тогда слушайте. Да. Слушайте. У нас тоже было тихо. Так тихо! Вы не знаете наших тропинок, в полях. Когда идешь и идешь, а потом забываешь, что идешь просто на речку, и невиданное счастье начинает поднимать тебя над травами, тебя обвевает ласковый июльский ветер, березы качают своими тяжкими ветвями – Франсуа, в России жил Бог! В полях России, в ее тихих облачных вечерах, в ее домах, избах… Он странствовал по этой стране, он слушал наши сказки, наших детей… И мы возгордились, Франсуа! Мы решили, что это навсегда, и что надо потребовать от Бога власти над миром, и через эту власть сделать всех такими же счастливыми. Наши писатели начали учить Бога, наши недоросли стали ему угрожать… И он истаял, исчез… Его нигде не стало… И тогда пришли те люди. Нет! Не надо об этом! Они сильнее Франции, сильнее всего мира! Они самые сильные из людей, но держать их в ничтожестве может только Бог. Не будем об этом говорить! Они услышат, придут и убьют нас…