Александр Образцов - Ленин и Клеопатра

Баянист тихо, на цыпочках, уходит. Майор за ноги утаскивает со сцены длинного. Потом возвращается и долго смотрит на женщин. Возникает где-то за сценой, далеко, на улице мотив. Кто-то высвистывает марш, как оказывается при вслушивании – немецкий. Потом что-то испанское звучит, итальянское.

Майор. Мы воевали в Европе. Сильные армии били друг друга хвостами, как киты. Небо удивленно смотрело на русских богатырей. Альпы покрыли славой Ганнибала лукавого старика. Но неуклюже разгуливая в крохотной спальне Нибелунгов, мы ждали в ответ только одного – братства. Мы, заброшенные в тундру и тайгу, в степи Джунгарии и горы Тянь-Шаня, в байкальские хрустали, в седой Урал, в даурские сопки, в лишайники Сихотэ-Алиня, в глазурь Бухары и Самарканда, мы, покорившие потомков Чингизхана, Тамерлана, Дария и Атиллы, мы, стальным обручем соединившие самую страшную и огромную сушу в мире, мы припадали к ногам Варшавы – и Варшава хлестала бичом, мы ставили германский каблук на темя – и Германия бросала на нас эскадрильи, мы забывали родную речь ради музыки Франции – и Наполеон жег Москву, мы боготворили Армстронга – и Бжезинский грозил стереть нас с карты мира. Мы устали любить, устали пугать, устали ждать. Русская армия погибла. Русская армия погибла! Русская армия погибла!!

Тишина.

Входит длинный в форме солдата 41 года, со скаткой и винтовкой Мосина. Женщины берут его под руки, гуляют. Баянист за сценой наигрывает «барыню».

Играет сбор военная труба. Длинный с трудом отрывает от себя женские руки. Уходит. Женщины повязывают черные платки. Вкатывается на тележке безногий баянист. Играет Баха.

Майор . Они добились своего: наши русые витязи с узкими и стальными запястьями, наши надменные княгини с глазами непокоренной сини ушли, растаяли в утрах Малоярославца и Перемышля. Пришли пучеглазые вожди и сломленные поколения. Вы этого добивались там, на Темзе? Вы ждали этих чудищ, чтобы трястись от страха? Вам нравится быть бессердечными? Тогда – гордитесь. Эстонец и мадьяр вам рукоплещут, бедные.

Выходит длинный, в костюме, в сапогах и кепке. Сбоку на него виснут двое в крепдешиновых платьях. Баянист играет «Ландыши», перемежаемые «Ванинским портом». Длинный лапает женщин. Те визжат. Баянист тихо играет похоронный марш.

Все уходят.

Майор . Но глубоко и незыблемо, как тот былинный град, как крейсер на рейде Чемульпо, как самокрутку по кругу перед смертным боем, мы храним наше спокойствие. Наше спокойствие властно останавливало бегущие в панике полки. Наше спокойствие вставало как утес и враг разбивал о него победоносную главу. Наше спокойствие – это единственное оружие, которое нельзя украсть. Потому что человек, допустивший его в свое сердце, уже никогда не станет нашим врагом.

Майор делает знак и баянист за сценой вступает. Майор поет «Прощайте, друзья», «Дороги» и другие песни. Потом баянист замолкает. Длинный и две женщины выходят, слушают одинокого майора.

Майор вдруг падает на полуслове. Тишина.

Вкатывается баянист. Играет «Прощание славянки». Длинный берет майора под плечи, женщины – за ноги. Уносят.

Баянист замолкает, плачет.

Ставит баян на пол.

Уезжает.

Крошкин

Крошкина

Таня

Светка

Николаева

Онучин

Михайлов

Сержант

Рядовой

Комната и прихожая в однокомнатной квартире.

Крошкин смотрит телевизор. Таня читает. Крошкина на кухне готовит ужин.

Звонок.

Крошкина(из кухни). Отец, открой!

Крошкин идет в прихожую, открывает дверь.

Входит Онучин. Молча ногами стаскивает туфли, идет в носках в комнату, выключает телевизор. Садится. Жестом предлагает сесть ошеломленному Крошкину. Таня наблюдает за его действиями с интересом.

Крошкина(из кухни). Что, телеграмма?

Онучин пальцем просит вызвать ее из кухни. Крошкин подчиняется, ничего не понимая. Он идет на кухню. Возвращается вместе с женой. Онучин жестом предлагает всем сесть. Супруги садятся. Онучин медленно, дирижерски делает рукой и поет первые строки.

Онучин . «Утро красит нежным цветом стены древнего Кремля, просыпается с рассветом вся советская земля…» Ну? Ну, товарищи?..

В его поведении такая сила, что Крошкина, а затем и Крошкин следующие строки поют вместе с ним. У Тани лицо становится мучительно недоумевающим.