Тая Воробьёва - Без ума. Проза на грани…

– Что значит в любимицах? – недоуменно спросила я.

Оля хихикнула.

– Ну, то самое и значит. Ублажает её язычком. Хорошо ей, её не трогают, коку дают, а мы тут кроме галоперидола с аминазином ничего не видим. По секрету, я эту блевоту давно не глотаю, смываю в унитаз. Я свой первый этаж отжила.

– Вы видимо много тут о всех знаете.

– Когда не жуешь гадости, приходится соображать.

– У кого тут можно попросить о помощи?

Оля хитро сощурилась и громко расхохоталась.

– Старший персонал всегда в курсе того, что здесь творится. Просто все притворяются. А у них тут бизнес. Ты никому не сможешь пожаловаться.

– Значит, это правда…

– Саша! Пойдем! – подошла Диана, взяла меня за руку и злобно взглянув на Олю, потянула меня на лестничный пролет. – Что она тебе наболтала?

– Ничего нового. Что ты подстилка ещё та.

– Поновее бы чего – нибудь сообразили. Я уж какой год как подстилка, сама не знаю, как так можно долго стелиться.

Надя не любила сложностей, хоть и размышляла о насущном весьма неплохо. Она выросла на глазах у всего квартала, как и большинство её ровесниц, в не самом благополучном районе нашего города. И как это часто бывает, ей пришлось пройти нелегкий путь от безвкусной дочери наркомана до весьма обеспеченной главы семьи. Надя не только сама научилась хорошо и этично разговаривать даже с самыми задиристыми обеспеченными особами, но и осознала в свои двадцать три то, что и сорокалетним женщинам не под силу осознать. Я имею виду, такие вещи как понимание того, что все люди разные и их советы вряд ли смогут научить жизни, так как даже психологи и самые умные журнала мира не могут помочь обрести и признать себя; понимание неидеальности мира с последующим его принятием с широкой улыбкой. Хоть Надя и собрала свою личность из осколков несчастливого детства, но ничто не помешало ей стать человечной. Но зачем она вышла замуж за разгильдяя, я до сих пор не поняла. Могу предположить, что там, где совершенствуется наша лучшая жизнь, всегда есть место скелетам в шкафу. Как объясняла сама Надя, привычка и только она довела её до брака.

С грустью замечаю, что её лицо осунулось и у неё совершенно нет желания посетить со мной ночной клуб. Она теперь замужем и муж, изредка посещая гасторбайторские московские стройки, решил, что вправе запрещать ей жить не по графику с его биологическим ритмом. Было понятно, что это семья, которую возглавила женщина, теперь войдет в топ самых непонятных нелогичных страдающих семей России, ибо как смириться с нарастающей неуверенностью в себе Надя пока до конца не хотела знать. Но единственное, от чего ей нужно было избавиться, это от толстощекого сосунка. Пройдёт время и она найдёт путь избавления от тени своего собственного отца, но пока она не успевает уложить волосы и сделать макияж, ведь у матери толстощекого ремонт, надо бежать…

Мы прощаемся с подругой возле остановки, каждая по – своему печальная. В моей правой руке алеет букет невесты, пойманный мной без особых усилий вчера вечером на свадьбе Нади. Мне хотелось выбросить его в урну, так как я ненавидела свадьбы и к тому же аккуратные бутоны роз навевали тоску, несравнимую с этим теплым октябрьским днём. Безобидные цветы напоминали о неудачном походе к психологу вместе с Димой, о том, что, возможно, я никогда не перестану убегать от разочарований. Вот что важно.

– Любишь его? – напоследок сгущает краски Надя.

– Не знаю. Уже не знаю. Всё так быстро прошло. Ничего не чувствую.

– То, что ты мне рассказала, ужасно. Думаешь, ты правильно сделала, что позвала Рому тогда? Дима смог бы убить? Странно. Мда.

Подруга задумчиво всматривается в солнечные блики, играющие в догонялки на стекле киоска рядом с остановкой.

– Я боюсь, что любовь умерла.

Надя встревоженно обернулась на мои слова, но ничего не сказала. Минуту спустя, она села в газельку, которая унесла её в мир обоев и голых подколов свекрови.

Как это случилось? Кто бы знал как. Прошла неделя безразличия к произошедшему. Я думаю, у меня шок.

Мы поссорились с Димой. Очень сильно. В который раз в баре и опять на людях. Снова встала и ушла, снова позвонила, снова приехал и снова дождь. Мелкий, но сильный дождь, под которым он сидел усталый, не в силах зайти в подъезд. Я звала его по имени, а он всё сидел, и паника паразитировала его изнутри как никогда. Но в тот момент он молчал от бессилия что – либо решить, от застоя в жизни, который появился из неоткуда. Мы что – то пропустили и поэтому глупо находились в пяти метрах друг от друга, ведомые непонятным чувством страха. Мы устали. Очень устали. Он устал от того, что я требую его бросить курить и дозировать алкоголь, от моих вечных дилемм, которыми я любила его закидывать, а ещё ему зверски надоело ломать себя и обещать, что у нас с ним обязательно будут дети года через три и, конечно же, мы станем счастливыми до последнего нашего вздоха в унисон. Я устала в этой молчаливой битве только от себя.