Сергей Могилевцев - Собачья жизнь

О к с а н а (растерянно оглядываясь по сторонам). Остано­витесь, прошу вас, иначе ноги моей в этом доме не будет!

А р к а д и й (все с той же бессмысленной и глупой улыбкой). Эх, времечко удалое, женюсь, братцы, женюсь, и ничего теперь уже не попишешь!

З а о з е р с к и й (по рукам и ногам повязанный белыми простынями). На помощь, друзья, все те, кто верит в науку и в разум! ко мне, братья мои по мечте и науч­ному поиску!

А н т о н и д а И л ь и н и ч н а.Отрекись, безумец, от своей беспутной и скитальческой жизни; отрекись от своих безумных законов; отрекись от своей паршивой собаки!

З а о з е р с к и й (кричит). Ко мне, жучка моя, ко мне, моя лохматая псина; ко мне, подруга моих трудных до­рог! подай голос, лети на всех четырех сбитых в кровь лапах, выручай своего гибнущего хозяина!

Б р о н и с л а в а Л ь в о в н а (держась за конец прос­тыни). Ах, какая трогательная дружба с животным!

К о з а д о е в (тоже за что-то держась). Эх, жизнь, и у меня в детстве была канарейка, да сдохла!

А н т о н и д а И л ь и н и ч н а.В последний раз закли­наю – отрекись от своих гнусных камней!

И о с и ф Ф р а н ц е в и ч (звонким голосом). Да здравст­вуют камни, – вечный двигатель всего изменяющегося во вселенной! да здравствует всемирный закон роста камней!

Н и н е л ь Ф р а н ц е в н а.Окончательно свихнулся, те­перь уже не поправится; вяжите его, и отправим на при­нудительное лечение!

В я ж у щ и е с азартом возятся вокруг стоящего на скамье З а о з е р с к о г о, старательно пеленая его простынями, кряхтя от излишнего рвения и помогая себе необходимыми репликами.

З а о з е р с к и й (звонким и торжественным голосом). На баррикады, друзья, на баррикады, и да будут посрамле­ны все на свете мучители и тираны! (Бьется, как птичка в силках, спеленутый по рукам и ногам белыми простынями).

Совсем рядом раздается звонкий и жалобный собачий лай.

З а н а в е с.

Картина та же. Летний вечер. Прошел ровно год со вре­мени описываемых событий.

Во дворе за столом сидят З а о з е р с к и й и К о з а д о е в. Перед ними открытая бутылка вина, два стакана и закуска из хлеба и фруктов. Оба соседа изрядно выпили, говорят громко, размахивают руками, время от времени обнимаются и даже целуются; отмеча­ется возвращение З а о з е р с к о г о из психиат­рической лечебницы; у ног его, как и следовало ожидать, видавшая виды спортивная сумка, полная свежими, только что собранными камнями.

З а о з е р с к и й (обнимает за талию К о з а д о е в а ). Одно скажу тебе, дорогой Василий Петрович, – нет там ничего хорошего, в этой психушке; одна тоска и потеря необходимого времени; начнешь, бывало, с врачами или медсестрами разговаривать о чем-то возвышенном, – об искусстве, к примеру, или о законе всемирного роста камней, – так веришь ли, Василий Петрович, иногда в ответ или по морде тебя ударят, или наденут смирительную рубашку, и держат в холодной три дня без еды и питья; до того необразованный персонал, что я даже порой удивлялся, – как можно таким неграмотным людям доверять лечение сумасшедших?

К о з а д о е в (задумчиво, делая глоток из стакана). Да, низок уровень культуры в нашем народе; мельчает народ, теряет необходимые навыки; нынче уж и узел морской пра­вильно завязать не всякий сумеет, и под одним лишь парусом, в шторм, с одним лишь компасом в руках, из од­ного порта в другой вряд ли дойдет.

З а о з е р с к и й (радостно, делая торопливый глоток). Так я ведь об этом и говорю, Василий Петрович! до то­го необразованный персонал попадается порой в этих ле­чебницах, до того нечуткий и грубый к нуждам отечест­венных идиотов, что порой удивляешься, не коновалы ли это, не извозчики, и не пьянчужки из местной грязной пивной? никакого уважения к пациенту, того и гляди, норовят по уху стукнуть, или клистир в неподходящее время поставить; а это, скажу тебе, друг Василий, ху­же всего, хуже даже холодной и смирительной рубашки; потому что и в холодной, и в смирительной рубашке, можно все же мечтать о прекрасном, можно даже делить­ся своими мыслями с кем-то другим, – с тем, разумеется, кто до этих мыслей дорос; ибо не все, друг Василий, до них доросли, и не все их, естественно, понимают; но после клистира, к сожалению, нельзя рассуждать уже им о чем, – ни о возвышенном, ни о прекрасном, ни даже о самом низком предмете; после него, друг Вася, сов­сем пропадает тяга к общению.