Леонид Андреев - Анфиса

За столом разбирается в бумагах Татаринов, которому Федор Иванович, уезжая, сдаёт все свои дела. Сам Федор Иванович медленно прохаживается по комнате и временами, остановившись, прислушивается к музыке — это в соседней тёмной комнате играет Анфиса Музыка очень печальна.

Татаринов.А доверенность где?

Федор Иванович.Какая доверенность?

Татаринов.Кузнецовская.

Федор Иванович.Да там же, в деле.

Татаринов.В деле нет.

Федор Иванович.Ну, значит, в столе. Посмотри в левом ящике.

Молчание.

Татаринов.Нашёл. Она у тебя среди писем.

Федор Иванович (равнодушно). Ага!

Татаринов.А копии с постановления суда так-таки и нет? Федор Иванович, ты мне оказываешь большую честь, передавая мне все твои дела, но в таком бес порядке я принять их не могу.

Федор Иванович.Завтра найдём.

Татаринов.Как член совета, делаю тебе замечание.

Федор Иванович.Не сердись. Это я за последнее время запустил… Скажи ещё спасибо, что не спился твой Федор Иванович! Постой! (Останавливается и прислушивается.) Что она играет? Песню без слов? Да, да, песню без слов. Послушай, Иван Петрович: неужели музыка тебе не мешает? Как ты можешь слушать то, что играет Анфиса, и копаться в бумагах? Странный ты человек! Когда всю эту дневную суету, наши нудные разговоры, дребезжанье извозчичьих колёс, шарканье по полу сапог — прорезает аккорд или отрывок мелодии, даже взятый неумелыми детскими руками, он сразу и решительно отрывает меня от земли. Как бы тебе это сказать? Как будто все остальное, и я сам, и вся моя жизнь — только нарочно, а правда и вечность, и я настоящий — здесь, в звуках.

Татаринов.Рядом со мной, Федя, в номерах живёт музыкантша. Так если бы я при каждом аккорде отрешался от земли, меня давно бы из сословия попёрли.

Федор Иванович.Помнишь мою речь по делу Казариновой? Как тогда плакали все?

Татаринов (с гордостью). Прокурор плакал!

Федор Иванович.Да, прокурор плакал. А знаешь, все это отчего? Оттого что как раз в середине моей речи на дворе под окном заиграла шарманка. А когда я услышал её, мне вдруг стало жаль эту женщину, и таким откровением встала передо мною вся её печальная жизнь… (Останавливается.) Что она играет? Без слов, без слов, все она без слов. (Мрачно.) Ты знаешь, она сегодня целый день молчит.

Татаринов (коротко). Волнуется. Ты бы её, Федя, как-нибудь… того… пожалел. (Многозначительно.) Не нравится мне все это. Не вижу я в этом — дела. Едет человек, а куда, а зачем — сам хорошенько не знает.

Федор Иванович.Едет. (Радостно смеётся.) Да, да, едет! Ах, голубчик Иван Петрович, спасибо, что напомнил. Ты не смотри, что я весь вечер как будто невесел, — сегодня утром я прыгал по дому как мальчишка. Анфиса куда-то ушла, бабку, старого черта, я запер на ключ — ведь во всем доме нас только трое, прислуга и та разбежалась — и был свободен, радостен и счастлив, как никогда ещё в жизни. Даже озорничал, честное слово! Взял и за каким-то чёртом разбил статуэтку. (Конфузливо смеётся.) Потом осколком бросил в прохожего. Черт знает что!

Татаринов (со вздохом). Ненадёжный ты человек.

Федор Иванович.Оставь! Но вот что странно: заглянул я в детскую с некоторым даже желанием расчувствоваться, пролить слезу воспоминаний — и ничего. Понимаешь: смотрю на пустые кроватки — и ничего! Милые они девочки, и я их люблю, но… зачем я им нужен? Странный ты человек, Иван Петрович. Отчего ты не женишься?

Татаринов.Время прошло.

В соседней комнате молчание.

Федор Иванович.Сегодня она весь день молчит. Ты любишь сумерки, Иван Петрович?

Татаринов.Не мешай. Сейчас кончу.

Федор Иванович.Прежде я любил сумерки. Но сегодня… мне вдруг так жалко стало уходящего солнца, что захотелось бежать за ним, бежать, бежать, чтобы только не выходить из-под его света. Оно заходило, а с другой стороны — сегодня, кажется, я увидел её лицо — встала ночь. И ещё далеко была она, а тут… вдруг потемнело под диваном. Вдруг расплылась дверь, как будто ночь прошла сквозь неё. Вдруг пропали часы и стрелки на циферблате… Не люблю я нашего дома, Иван Петрович. Сегодня он пустой, как гроб, который ищет своего покойника.

Татаринов.Ну и сравнение! Сам всех разогнал, а теперь жалуешься.