Димитр Димов - Виновный

Петринский. Вот в этом-то все и дело! Тогда я не понимаю, чем же я виноват?

Глафира. Ты должен был жениться на мне! На следующий же день.

Петринский. Чтобы быть теперь в положении Велизара?

Глафира. Нет! Тогда я, несмотря не свой отчаянный поступок, была еще чистой и неиспорченпой… Может быть, я стала бы верной супругой.

Петринский. О-о-о! Ото «может быть» у женщин как уравнение со ста неизвестными!

Ана. Тебя ничто не может оправдать, Харалампий! Все мы знаем, какую жизнь ты вел.

Глафира. Несчастье пришло потом, когда я действительно его полюбила.

Петринский (саркастически, всем). Да! Действительно полюбила, после того как я пять лет содержал ее, пока она училась в Академии! И в благодарность за это она завела против меня дело! Вот! (Показывает на Глафиру.) Пусть скажет, сколько денег и нервов мне это стоило!

Глафира (саркастически). Заметьте! Вначале деньги, а потом нервы! (Гневно, Петринскому.) Глупец, на этот поступок меня толкнули ревность и отчаяние! Я хотела скомпрометировать тебя в глазах твоего общества! Мне уже было невмоготу видеть, как на меня указывают пальцами, я не желала быть содержанкой, ради того чтобы девочки, с которыми ты играл в теннис и ходил на балы, оставались целомудренными! Но они были дочерьми миллионеров, а я – бедная! И ты казался порядочным, а они – непорочными за счет моего падения! Как же мне было не озлобиться?

Петринский. Ты получила отступное, но потеряло мое уважение.

Глафира (горько). Я потеряла много больше, чем твое уважение! Я потеряла уважение к самой себе! Мне начали нравиться только такие мужчины, из которых я могла извлечь выгоду! Влюблялась я почти искренне, кокетничала, даже была счастлива, но только если видела выгоду. Точно, правильно оцененную выгоду! Это было странное сочетание инстинкта любви и расчетливости женщины, желающей получше устроиться. Ненависть к тебе перешла в веселую снисходительность! Я посвятила себя искусству. Стала снова жизнерадостной и остроумной. Но вместе с тем – и счетной машиной.

Велизар. Ты была такой, когда я тебя встретил?

Глафира. Да, милый! Именно такой! Жизнь словно смеялась надо мной! Твоя любовь предложила мне все, о чем я мечтала во времена непорочной молодости! Но как поздно это пришло! И как было бесполезно! Мне нравились в тебе твоя молодость… твоя пылкость… и в тоже время твое общественное положение! Я тебя действительно любила, но после того как мы поженились, стала тяготить твоим наивным доверием ко мне, твоей неопытностью в любви! Жизнь уже создала у меня дурные рефлексы быстро наступающей от однообразия скуки.

Велизар (с болью). Какой цинизм!

Глафира (удивленно). Почему ты называешь это цинизмом? Это как болезнь! (Гневно, Петринскому.) Это яд, который ты в ту голодную… холодную ночь влил в мою душу! Яд твоего пошлого, жадного до денег мира, мира выскочек… который превращал красоту человеческих чувств в оргию разврата.

Петринский (остальным). Поняли? Выходит, я виноват во всем!

Глафира (тихо). А кто же еще? (После паузы, Велизару.) Но несмотря на это, я была тебе верна! Жила бурно, но не изменяла!

Велизар (горько). Пока не оценила Теодосия!

Глафира (со вздохом). Да! Он стал приходить к нам! Рассказывал мне о своих далеких путешествиях! У меня дух захватывало, когда я слушала о красочности и полутонах Гогена! Все, что я знала из книг, оживало… становилось ярким, как в жизни! (Тихо, всем.) Вы меня упрекаете? Это приступы чувственности, воображение, которые я унаследовала от отца! Иначе я не была бы художницей… и не была бы так непостоянна и невоздержанна в своих чувствах! (После паузы, Теодосию.) Однажды ты пришел ко мне в мастерскую к вечеру… Велизар был в отъезде. Я работала… в сущности, забавлялась… Натюрмортом. Ты застал меня именно в такой момент отрешенности… опьянения красками! И тогда вдруг… я увидела тебя в какой-то дикой цветовой симфонии… Я полюбила тебя и захотела быть с тобой.

Петринский (гневно ее прерывает). И в этом цветовом опьянении… в этой симфонии красок… тоже я виноват?

Глафира (взволнованно). Только ты, и никто другой! Мое чувственное состояние… Мое творческое вдохновение… были тем сосудом, в который ты годами вливал свой яд!

Петринский (саркастически). Интересно, а почему этот яд на тебя действовал, а на меня нет?!

Глафира. Потому что ты чудовище, которое высовывает из ледяной научной пещеры только голову и не может сгореть в огне страстей! А я человек искусства… Моя сущность – волнение. И поэтому я сгораю!