Дмитрий Мережковский: Сильвио (фантастическая драма)

Ты прав.
Мне долг велит – иного нет исхода —
Все чувства нежные поправ,
Пожертвовать младенцем для народа.
Но все ж я человек... о, слишком тяжело
Гнетет корона золотая
И клонится к земле, изнемогая
Под бременем венца усталое чело.
Идем же, старый друг...
С какою сладкой мукой
Подкрадусь я, как вор, к ребенку моему...
Не бойся, я будить его не стану, и к нему
Тихонько подойду – ни жалобы, ни звука,
Я только посмотрю и только, пред разлукой,
К шелковым пеленам уста мои прижму...
Родимый мой, прости, прости навек мой милый...
Клотальдо, тяжко мне... о Боже, дай мне силы!..

Король младенца губит сам.
Он мнит себя судьбой гонимым.
И глупым бредням и мечтам
Он сыном жертвует любимым.
Себе мы горе создаем.
И сны, и призраки пустые
Мы древней мудростью зовем
Предубежденья вековые.
В колодце, в черной глубине.
Мы видим, влагой отраженный,
Свой образ собственный на дне:
Так ум наш робкий и смущенный,
Склонясь над мертвой пустотой,
Во мраке вечности немой
Свое лишь видит отраженье
И суеверно чтит его.
Как высший ум и божество.
Как волю звезд и провиденье.
Дохни лишь разумом на них —
И сон исчез неуловимый.
И нет уж призраков ночных
И воли звезд непобедимой.
Но люди-трусы не поймут
Могучей силы отрицанья:
Я одинок, философ-шут.
Но втайне полон состраданья.
В насмешках теплится любовь;
Мне жалко их; предвижу вновь
Борьбу, ненужные мученья.
Бесцельно льющуюся кровь.
За тень мечты, за сновиденья.
Но жалость робкая моя
Бессильна... Если б молвил я:
«Стыдитесь верить предрассудку!»
Они бы распяли меня,
Иль мудрость приняли за шутку.

Уж вечереет; солнца луч
Не так отвесен, бел и жгуч;
И золотистый, мягкий свет
Какой-то благостью согрет.
Как пар, волнуясь над землей.
Еще тяжелый дышит зной.
На голой, розовой коре
Огромных сосен на горе.
На серых, мертвых лишаях.
На тихих, выжженных камнях.
А там – меж ясеней немых,
Дубов и вязей вековых —
Уж ночь зеленая: там – тень
И усыпительная лень;
Там на гнилой коре стволов
Наросты влажные.
Там слышен вздох уснувших фей —
То между спутанных ветвей
Журчит невидимый ручей
И нежный мох кропит росой...
Но луч прорвался золотой
В ту ночь, – и блеском залита
Стрекоз влюбленная чета:
Они в лобзании на миг
Слились, и к стану стан приник.
Над изумрудным тростником
Пылая синим огоньком.
О, как прекрасен Божий мир.
Как чист сияющий эфир!..
Природа молится и ждет.
Что ангел мира снизойдет.
И небо говорит «прости»
Земле, пред тем. чтоб отойти
Ко сну... Пред тем, чтоб задремать
Они целуются: так мать,
От колыбели уходя,
В последний раз свое дитя,
Чтобы спалось ему светло,
Целует в сонное чело.
Довольно грез; пора готовить ужин.
С охоты Сильвио придет голодный
Тому, кто с волею природы дружен.
Тому, кто без рабов живет свободный.
Котел с похлебкой так же мил и нужен,
Как вешние пленительные розы.
Как золотые девственные грезы.
С тех пор, как мы работниками стали,
Ни для каких красот земли и неба,
Ни для какой возвышенной печали —
Забыть нельзя кусок насущный хлеба.
От гордости навек мы отрешились
И, наравне с растеньями, зверями.
С несметными живыми существами,
Закону общей жизни покорились.
Η вот мы счастливы, и сам собою
Решился вдруг, так просто, без мученья.
Вопрос о жизни; если же порою
Смущают душу старые сомненья
И прежняя тоска меня тревожит —
Работать я иду, и никакие
Вопросы, думы, страсти роковые
Труду ничто противиться не может.
Вот и Сильвио: под мехом,
С луком звонким и копьем.
Он добычу мчит со смехом.
С торжествующим лицом.
То с блестящими клыками
Окровавленный кабан;
С этой ношей над скалами
Мчится юный великан.
И колючки в гриве львиной
От терновника вплелись.
И с косматою щетиной
Кудри черные слились.
Облик мужествен и грозен.
Взор величествен и строг...
Весь, как юный полубог
Он могуч – и грациозен
Но прекрасней ли одежд
Эти мускулы стальные,
Эта тень стыдливых вежд.
Члены бодрые, нагие,
Крови юношеской жар.
Кожи бронзовый загар...
Вот оно дитя природы
Посмотрите на него:
Это – жизни и свободы.
И здоровья торжество!