Алекс Тарн - Ледниковый период

Ледниковый период жизни характеризуется прежде всего полной невозможностью согреться, сколько бы одежды вы на себя не напялили. Печально, не правда ли? Интересно было бы исследовать это явление с точки зрения физиологической… знаете — энергетический баланс и так далее… Потому что совершенно непонятно — отчего это человеческое тело вдруг решительно отказывается производить тепло? Сколько ты его ни корми? А? Представьте себе, еще вчера все было тип-топ, все как у людей — домашние тапки, рональдо в телевизоре, жена, семья, квартира, друзья, шашлыки на природе, работа, учеба, служба… да мало ли… мало ли всего… мало ли всякой разнообразной пестрой дребедени выпадает на долю нормального, энергетически сбалансированного человека?

И вдруг — щелк, хлоп… отрубился! С какого-то момента человек способен думать только об одном — как бы ему согреться. Сначала он ошибочно полагает, что речь идет об обычном тепле. Он включает всевозможные обогреватели, зажигает камин, лезет в горячую ванну, едет в Эйлат… все напрасно! Везде и всюду ему жутко холодно, просто зуб на зуб не попадает. И неудивительно. Ведь то тепло, которого ему так не хватает, — особенное… его еще найти надо…

Поднимает с пола старый свитер с пятном, поглаживает, аккуратно сворачивает и бережно укладывает в мешок.

Да… До этих рудников еще пока доберешься — все ноги стопчешь… Да…

Пауза.

(презрительно) Некоторые глупцы полагают, что я тут толкую о так называемом «человеческом тепле», понимаемом ими как сочувствие, душевное сопереживание, дружеская поддержка и прочие лицемерные мерзопакости. Впрочем, почему — лицемерные? Никто ведь даже не дает себе труда скрывать свое извращенное удовольствие при виде чужого горя. Взять хоть вас, к примеру… Вот сейчас все вы смотрите на меня и думаете — какое счастье, что это случилось с ним, а не со мной. Разве не так? Так… конечно, так.

Боже упаси, я вас не виню… что ж поделаешь, коли человек так устроен? Что ж поделаешь, коли стоит кому-нибудь из нас упасть, как тут же сбегается толпа друзей — лапать его несчастье потными от удовольствия руками? Хорошо хоть несчастный этого, как правило, не замечает; а если и замечает — не придает значения… просто ему не до того, бедолаге… он об этих мелочах уже и не думает… ему бы просто согреться, согреться… и все. Так что, если вы и впрямь хотите ему немного помочь, хотя бы в виде платы за радость, которую он вам учинил своим горем — оставьте при себе все те идиотские тексты, которые так и льются в таких случаях с вашего языка, подобно ручьям канализации. Просто возьмите его за руку, по возможности — молча… чувствуете, какая она холодная? Просто обнимите его или прижмитесь к нему плечом… передайте ему немного тепла — ведь у него оно уже кончилось.

Зябко поводит плечами.

(возмущенно) Надо же! Всего-то сто грамм и оставил! Разве это честно? Ладно — огурец в одиночку срубил… но — сто грамм?! И это после всего, что я для него делаю! Должен вам заметить, что выпивка — единственный привычный энергоноситель из прежней жизни, действующий также и в ледниковом периоде. Единственный! Хотя и не всегда помогающий. Далеко не всегда. Оттого и находят нас под такими вот скамейками, вусмерть пьяными и, несмотря на это — насмерть замерзшими… Н-да… Тут совмещать надо… Хе-хе-хе…

Я, знаете, иногда задаю себе вопрос: отчего он все же свихнулся, Мусорщик? А? Как вы думаете? Ну там, несчастье, сын… понятно… но все же — не очень. Вроде бы — нормальная жизнь, дружелюбная среда, да и сам человек вроде сильный, неглупый… и психиатр к тому же! Как вам это нравится — психиатр — и свихнулся! Ну не смешно ли? (смеется)

Иногда мне кажется, что вот мы тут живем с вами, и все это ненастоящее — все это (делает широкий жест руками) … ну то есть — вообще все. Декорация какая-то, что-то намалеванное на очень тонкой занавеске. А за ней, за занавеской… холод и пустота… ледяная пустыня… И что занавеска эта легонько так колышется; нет-нет, да приоткроется жуткая эта равнина, нет-нет, да дохнет на нас страшным ее дыханием…

(смеется) Как-то Мусорщик рассказывал мне забавную историю на эту тему. Представьте себе, поехал он — в рамках обмена опытом — в одну знаменитую швейцарскую клинику. Он и еще несколько израильских врачей. И вот сидят они вместе со знаменитым швейцарским профессором, и он их, значит, просвещает. Светило, кстати, неслабое; лауреат и прочая. Я, говорит, коллеги, хочу познакомить вас с интересным пациентом. Приводят пациента, начинают с ним разговоры разговаривать. Человек такой приятный, вежливый, весьма, по всему видно, образованный, даже блестящий, можно сказать, человек. И нормальный, нормальный со всех точек зрения.