Анна Батурина - Фронтовичка

Мария усаживается, обнимает вещмешок на коленях.

Мария. В жизни столько тушенки сразу не видела. (Поет.)

Когда уже ровная дорога будет? Лучше бежать, чем так передвигаться. Ветра хочу! Давай, прибавь-ка!

Мотоциклист. Кого прибавь? По этой стиральной доске только спицы ломать! Похоже, уже накрылись… (Останавливается, глушит двигатель, осматривает колесо: все спицы в порядке.) Война закончилась. Скоро будете мороженое лопать, по асфальту туфельками цокать.

Мария. Волосы отращу себе: ухаживать за ними буду, расчесывать… Матвей сказал, через полгода вернется, как ты думаешь, за полгода волосы вырастут?

Мотоциклист. У тебя и так, Мария Петровна, модная причесочка!

Мария. Кто-то в штаб опаздывал…

Мотоциклист. Жалко, что уезжаешь. Щас дорога пойдет — разгонюсь еще, тебе ветром уши выбьет.

Мария. И что я там делать буду…

Мотоциклист. Где?

Мария. На Урале, где!.. Я же ничего не умею.

Мотоциклист. Совсем ничего?

Мария. Год хореографического училища.

Мотоциклист. На производстве научат.

Мария. Я — сержант!

Мотоциклист. Так там совсем другая жизнь! Закинешь сапоги подальше в кладовку куда-нибудь, и гимнастерку вшивую в кладовку, купишь светлого ситчику на платье…

Мария. Что ты болтаешь!

Мотоциклист. Спорим, тебе стыдно будет медалями трясти, потому как все не вернулись, а мы вернулись…

Мария. Стыдно немножко. Главное, чтоб Матвей вернулся… А гимнастерку я не закину. Форсить без Матвея не собираюсь.

Мотоциклист. Тебе сколько лет? Двадцать?

Мария. Двадцать четыре.

Мотоциклист. А хотелось бы двадцать, как до войны, — я же знаю. Придешь, увидишь тех, кому там по двадцать, и сразу гимнастерку вшивую в чулан. Только все равно будешь себя старухой чувствовать, даже если ситчик светлый, и туфельки, и волосы…

Мария. Что ты мне на уши присел? Поехали уже! Скорее!

Мотоциклист. Мария Петровна, лучше, чем сейчас, не бывает. Куда скорее? Куда ты собралась? Война кончилась, лето, твой жив остался, на Урале все новенькое ждет, даже мамка, тебе только двадцать лет, до поезда три часа, мы едем мимо клеверного поля, вон оно, а про меня говорили, что синеглазый. Синеглазый еще?

Мария. Вроде…

Мотоциклист. Только постарел.

Мария. Да нет же… Выглядишь на свой тридцатчик.

Мотоциклист. Поцелуй тогда, Мария.

Мотоциклист улыбается, ямочки играют на обветренном сияющем лице.

Мария. Чё ты, с ума сошел?

Мотоциклист. Это ты дура. Щас приедешь и впрягёшься. И посмотреть будет не на кого. В тылу одни невесты, а мы, синеглазые, здесь еще…

Мария. Валяй к невестам и целуйся.

Мотоциклист. Расщедрись, жалко, что ли? Здесь у тебя все есть — все клевера, все любимые, всё будущее. Может так случиться, когда вернешься — будущее как песок утечет, и не заметишь. Но сейчас…

Мария. Да ты боишься просто.

Мотоциклист. Кто тебе сказал?

Мария. Подохнуть боялся, а жить — еще больше боишься.

Мотоциклист. Чё перевернула-то всё?

Мария. Ничё я не перевернула. Сама боюсь!

Мария Петровна быстро целует его в губы.

Дальше — пешком. Прощай-проваливай! Тебе ведь в штаб надо! А у меня есть клеверовое поле — вон оно, вон оно!

Мотоциклист. Не подорвись в поле. А целоваться не доучилась.

Мария. До тебя никто не жаловался. (Идет по полю.)

Мотоциклист. Стой! Тебе же тяжести нельзя! Садись, лучше поедем! До станции километров десять! Далековато!..

Мария. Кто сказал, что тяжести нельзя? Матвей?

Мотоциклист. Матвей. Да все и так знают!..

Мария. Да пошли вы…

Мотоциклист. Чё ты звереешь, Мария Петровна! Ну не в ы ходила — и не в ы ходила. Понесёшь еще! Это из-за тифа все, кто виноват, что тиф?.. Хочешь, от меня понесешь? От меня хочешь? А?..

Мария Петровна бежит через клеверное поле, прыгает, тяжело дышит, спотыкается, бежит снова, слезы вытирает.

1946 год. Сентябрь. Подъезд двухэтажного дома с деревянными лестницами. Влетел воробей, поднял пыль и исчез на улице. Мария подходит к одной из дверей, обитых войлоком и клеенкой, но слышит шаги наверху, замирает. По скрипучей лестнице спускается девушка в лаковых туфельках.