Николай Погодин - Мой друг

Максим. Я с ней — гут-бай. Не разговариваю.

Гай. Я У тебя спрашиваю — как она себя ведет?

Максим. В какой плоскости?

Гай. Ну, как по-твоему, о чем я спрашиваю?

Максим. Подумаешь, экзамен! Она, директор, ваш непримиримый и принципиальный противник… а по-моему — предатель.

Гай. Вот куда повернуло! Картина проясняется… Я вот что, Максимка… я, видишь ли… Я, видишь ли, сюда попал оттого, что у меня дом взаперти. Позвонил отсюда — не отвечают. Разве еще попробовать? (Взял трубку.)

Максим. Можешь не звонить. Ее дома нет.

Гай. Где же она в такое для нее время?..

Максим. Она сегодня поехала с бригадой по топливу. Дрова…

Гай. Дрова? Не понимаю. Ты разве ничего не видал?

Максим. Видел. Сегодня не видел. Она на грузовике поехала…

Гай (подумал о жене, ребенке, которого он ждал) . Максимка…

Максим. Я…

Гай. Помолчи-ка ты, брат! Ты не уходи, а… Я, брат, пойду в кабинет, что ли, а… На грузовике — и ничего? Если поехала на грузовике, значит ничего… Надо, брат, подумать… а только ты не уходи… (Ушел.)

Максим. Что это Григория так качнуло? Крепился, крепился — и качнуло.

Кабинет дирекции. Утро. Гай и Ксения Ионовна.

Гай (продолжает) . Да, да… Как только Белковский приедет, просите его ко мне. Одеколону у нас тут какого-нибудь нет, Ксения Ионовна?

Ксения Ионовна. У меня есть, но душистый. Ничего?

Гай. Все равно. Мне надо фасад протереть.

Ксения Ионовна. А платочек у вас есть?

Гай. Есть! (Вынул платок, посмотрел.) Ну, дайте и платок.

Ксения Ионовна. Сейчас, Григорий Григорьевич. (Ушла.)

Гай (шумно) . Фу, чортова работа! (Напевает.)

Постой! С какого года я в партии? Примкнул в девятьсот пятнадцатом, вступил в девятьсот семнадцатом.

Вошла Ксения Ионовна, поставила на стол одеколон, подала платок и зеркальце.

Правильно. (Взял зеркало.) По роже подумаешь — пил неделю… Теперь несите ваш платок стирать.

Ксения Ионовна. Где же будет сидеть Белковский? Он уже вчера ваш несгораемый шкаф открыл. В бумагах рылся… Я его боюсь! Как человек он ярко выраженный злодей, ломброзовский тип. Как хотите… Ногти кусает. Нехорошо!

Гай. Да, это более или менее опасно.

Ксения Ионовна. Я не знаю, Григорий Григорьевич, почему вы принимаете меня за дурочку. Только я веду управление делами и вижу, как все ваши распоряжения ставятся вверх ногами. Помните пятьдесят импортных станков? Их нет. Помните крановые устройства? Их нет. А воду до сих пор по наружным трубам подают. А, да что, лишь бы наоборот! Лишь бы не так, как вы говорили!.. Я ведь все заседания веду… а вы смеетесь…

Гай. Нет станков? Как же их нет?.. Этого, Ксения Ионовна, не может быть. Клянитесь — не поверю.

Ксения Ионовна. Подождите — поверите. Я все помню, что вы говорили. Я теперь здесь не останусь ни одного часа! (Слезы.) Из меня сделали бессловесную куклу. Мне не позволяют даже дать фактическую справку на заседании. Я хотела предъявить ваши письма из Америки о станках, но меня Белковский вежливо выгнал с заседания. Может быть, я беспартийная советская барышня, но я сюда мобилизована как лучшая ударница, и я для них не бессловесный холуй.

Гай утирает лицо перед зеркалом. Ксения Ионовна плачет. Вошла Элла Пеппер, она в валенках и треухе.

Пеппер (возбужденно) . Неверно, неверно, невер… Ах, товарищ Гай! Уже на работе? Что это за сцена на работе? Слезы, зеркальце, одеколон… Ты, может быть, будешь пудриться, Григорий, так я выйду.

Гай (оглядывая жену) . Спасибо, Ксения Ионовна. Пока не пускайте к нам никого.

Ксения Ионовна. Только я повторяю — я для них не останусь советским холуем! (Ушла.)

Гай. Элла, что случилось? Ребенка нет? Не будет?

Пеппер. И что из этого? Ну, не будет.

Гай. Что-нибудь произошло? Тебе запретили врачи?

Пеппер. Чтобы сразу покончить этот супружеский разговор, сообщаю, что я сделала аборт.

Гай. Это как же?.. А я…

Пеппер. А он? Тебе хотелось качать люльку. Ты об этом писал из Америки. Из-за твоих сентиментальностей я бы не хотела превращаться в мать семейства. Вот она — пожалуйста! Она тебе может родить десять штук. Мне пока двадцать один год, я член партии. Ты в мои года не думал о люльках.