Антон Макаренко: Мажор

Торская: Кончайте скорее увлекаться.

Григорьев: Спасите мою душу, Надежда Николаевна, ведь это не так легко. Вы мне очень нравитесь.

Торская: Какое событие! Я должна многим нравиться, что ж тут такого?

Григорьев: Надежда Николаевна, поверьте: ваши глаза, походка, голос…

Торская: Даже походка? Странно…

Григорьев(взял ее за руку) : Ваша рука…

Торская: Отстаньте.

Вошел Вальченко.

Вальченко: Я, кажется, помешал?

Торская: Отчего вы такой сердитый, товарищ Вальченко?

Вальченко: Я не сердитый. Это вам показалось после воодушевления Игоря Александровича.

Торская: О, товарищ Григорьев на вас не похож. Он энтузиаст. Он приходит в восторг от походки, глаз, голоса…

Вальченко(сквозь зубы) : Бывает!

Григорьев: Надежда Николаевна!

Торская: Скажите, товарищ Вальченко, а вы бы не могли прийти в восторг от таких… пустяков?

Вальченко(смущенно): Да, я думаю.

Торская: Вот видите, товарищ Григорьев, у вас есть хороший пример.

Григорьев: Давайте прекратим эту затянувшуюся шутку.

Торская: Прекратить? Есть прекратить, как говорят коммунары.

Григорьев: Вы слишком презираете людей, Надежда Николаевна.

Торская: Ну, это тоже слишком громко сказано.

Входят Дмитриевский, Троян и Воргунов.

Троян: Откуда взялся этот Белоконь?

Григорьев: Белоконя я рекомендовал Георгию Васильевичу как прекрасного механика. Я с ним работал.

Троян: Помилуйте, какой же он механик? Он уже две недели возится с автоматом…

Дмитриевский: Он хороший механик, но станок никому не известен. Во всем городе нет.

Воргунов: Автоматов в городе нет, а таких механиков можно найти на любой толкучке.

Вальченко: Чего вы не выгоните его, Петр Петрович?

Воргунов: Не люблю заниматься пустяками…

Торская: Чудак вы, Петр Петрович.

Воргунов: Вот видите: «чудак».

Торская: Это вы от тоски в печаль ударились… Пройдет. Я вас приглашаю встречать коммунаров. У них музыка хорошая.

Воргунов: Музыка!

Торская: Вы принимаете приглашение?

Воргунов: Нет, я, знаете, на такие нежности не гожусь.

Торская: Вы невежливы.

Воргунов: Что это такое? Вы меня сегодня второй раз бьете? Это правильно. А все-таки увольте — не люблю вокзалов.

Торская: Ну, как хотите. До свидания, товарищи. (Вышла).

Вошел Одарюк.

Одарюк: Где я могу найти Соломона Марковича?

Общее смущение. Григорьев почти повалился на шкаф.

Дмитриевский привстал за столом, Воргунов в кресле круто повернулся.

Дмитриевский: Соломона Марковича?

Одарюк: Да. Я привез лагери.

Дмитриевский: А вы кто такой?

Одарюк: Коммунар. Одарюк.

Занавес

Вестибюль главного здания коммуны. С правой стороны марш широкой лестницы ведет наверх. Вверху площадка во всю ширину сцены. В обе стороны отходят коридоры верхнего этажа. В задней стене два окна.

Левая часть сцены занята вешалкой, отделенной от передней части сцены массивным барьером. Передняя половина сцены представляет широкую, светлую, освещенную верхним окном площадку. Справа дверь в столовую. Это показано надписью на дверях. Слева две-три ступеньки к выходу во двор и широкие зеркальные двери, по бокам которых два больших зеркальных окна. При входе на лестницу телефон.

Вестибюль в полном беспорядке: валяются рогожки, окрашенные масляной краской, панели сейчас забрызганы известью, на всем следы только что законченной штукатурки, ведра, щетки, штукатурные козлы. Наружные двери распахнуты.

Блюм(пробегает из столовой наружу) : Ах, боже мой, что делается!

На верхней площадке появляются Торская и Вальченко.

Торская: Как же так? Который сейчас?

Вальченко: Чего?

Торская: Который час?

Вальченко: Четверть одиннадцатого.

Торская: Ну, что это такое? Говорили, поезд придет в четыре часа, а сейчас говорят: уже на вокзале.

Вальченко: Чего вы так волнуетесь, Надежда Николаевна?

Торская: Да кто это сказал?

Вальченко: Что?