Альфред Де Мюссе: Лоренцаччо

Лоренцо.Как для меня — убить Алессандро. Почему ты не хочешь мне поверить?

Филиппо.О наш новый Брут! Я тебе верю и обнимаю тебя. Значит, свобода спасена? Да, я верю тебе, ты таков, как говорил мне. Дай же мне руку. Герцог умер! О, ненависти нет в моей радости; она полна самой чистой, самой святой любви к родине; бог свидетель мне.

Лоренцо.Полно! Успокойся; ничего не спасено, только я спасен, да и мне отбили бока лошади епископа Марци.

Филиппо.Разве ты не предупредил наших друзей? Разве они еще не обнажили своих шпаг?

Лоренцо.Я предупредил их; я стучался в двери всех — республиканцев с упорством нищенствующего монаха; я советовал им наточить шпаги, сказал, что Алессандро будет мертв, когда они проснутся. Думаю, что за это время они уже не раз просыпались и засыпали. Но, право, я ничего другого не думаю.

Филиппо.Предупредил ли ты Пацци? Сказал ли Корсини?

Лоренцо.Всем сказал; кажется, я сказал бы это и луне, так я был уверен, что меня не будут слушать.

Филиппо.Что ты хочешь сказать?

Лоренцо.Я хочу сказать, что они пожали плечами и вернулись к своим обедам, к игре в кости и к своим женам.

Филиппо.Так ты не сказал им, в чем дело?

Лоренцо.Да что, черт возьми, было мне им говорить? Вы думаете, я с каждым из них мог терять по часу? Я сказал им: "Приготовьтесь" и нанес удар.

Филиппо.И ты думаешь, Пацци ничего не делают? Ты ничего не знаешь! Ты не имел известий со дня твоего отъезда, а в пути ты провел несколько дней.

Лоренцо.Думаю, Пацци чем-нибудь да заняты; думаю, они у себя в галерее заняты фехтованием, а время от времени попивают южное вино, когда пересохнет глотка.

Филиппо.Ты готов поручиться? Ты ведь бился со мной об заклад. Будь спокоен; я надеюсь на лучшее.

Лоренцо.Я спокоен свыше всякой меры.

Филиппо.Почему ты не вышел с головою герцога в руке? Народ пошел бы за тобою, как за избавителем и вождем.

Лоренцо.Я оставил оленя псам, пусть сами делят добычу.

Филиппо.Ты боготворил бы людей, если бы не презирал их.

Лоренцо.Я не презираю их, я их знаю. Я твердо убежден, что людей совсем дурных — немного, что много трусов и великое множество равнодушных. Есть и свирепые люди, как жители Пистойи, которые воспользовались этим поводом, чтобы среди бела дня на улицах перерезать всех судейских. Об этом я узнал лишь час назад.

Филиппо.Я полон радости и надежд; сердце рвется из груди.

Лоренцо.Тем лучше для вас.

Филиппо.Ты ничего не знаешь, зачем же ты так говоришь? Разумеется, не все люди способны на великие дела, но все способны понимать их; или ты отрицаешь всю историю мира? Конечно, чтобы зажечь лес, нужна искра; но искра может вырваться из осколка кремня, и лес загорится. Так молния, сверкнувшая от одного меча, может озарить целое столетие.

Лоренцо.Я не отрицаю истории, но меня не было тогда.

Филиппо.Позволь мне называть тебя Брутом; если я мечтатель, не лишай меня этой мечты. О друзья мои, соотечественники мои! Если вы захотите, вы сможете украсить смертное ложе старого Строцци.

Лоренцо.Зачем вы открываете окно?

Филиппо.Разве ты не видишь гонца? Мой Брут! Мой великий Лоренцо! Небо озарено свободой; я чувствую ее, я вдыхаю ее.

Лоренцо.Филиппо, Филиппо! Не надо; закрой окно; от всех этих слов мне больно.

Филиппо.Кажется, на улице собралась толпа; глашатай читает воззвание. Эй, Джованни, поди купи эту бумагу у глашатая.

Лоренцо.О боже, боже!

Филиппо.Ты бледен, как смерть. Что с тобой?

Лоренцо.Вы ничего не слыхали?

Слуга приносит воззвание.

Филиппо.Нет; прочти-ка эту бумагу, ведь из-за нее на улице был шум.

Лоренцо(читает). "Всякому человеку знатного рода или простолюдину, если он убьет Лоренцо Медичи, изменника отечеству и убийцу своего господина, где бы в пределах всей Италии и каким бы образом это ни совершилось, Совет Восьми во Флоренции обещает: во-первых, четыре тысячи флоринов чистым золотом, во-вторых, пожизненную ренту в сто флоринов в год для него самого и его наследников по прямой линии после его смерти, в-третьих, право занимать все судейские должности, пользоваться всеми государственными бенефициями и привилегиями, невзирая на рождение, буде он простолюдин, в-четвертых, неукоснительное прощение всякой его вины, прошедшей и будущей, обыкновенной или чрезвычайной". Подписано рукою Восьми. Ну вот, Филиппо! Вы только что отказывались верить, что я убил Алессандро. Теперь вы видите, что я его убил.