Владимир Голышев - Пьесы

(жестко) Можно вопрос? Вы с порога начали за мышей заступаться. Так, будто слышали, что тут говорилось до вашего появления. Однако, мне доподлинно известно, что это невозможно. Дверь специально проверялась…

Распутин (качает головой) : Нет, не слыхал. Она у служителя твоего во устна́х обреталась.

Сергий: Кто "обреталась"?

Распутин: Мыша́. Махонькая. Юркая.

Сергий: То есть как? (изображает) Вы заходите в мой кабинет и видите во рту моего помощника мышь. (заводится) Он ее, простите, ел? Или сосал? Живая была мышь или мертвая? Может быть, она пищала? Может быть…

Распутин (отрицательно качает головой) : Не было мыши.

Сергий (в бешенстве) : Вы же минуту назад утверждали, что видели мышь во рту у моего помощника!

Распутин (кивает) : Видел. Но не здесь. В преддверии. Когда толкли́сь. Он же меня не пущал спервоначала. Там-то он с мышо́ю во рте был, да. А тут гляжу – устна́ у него порожнии. Э, – думаю, – соскочила мышь-то.

Там же.

Входят иеромонах и архимандрит Феофан. Сергий бросает на Распутина последний ненавидящий взгляд и быстро идет приветствовать гостя. Они о чем-то шепчутся. Сергий уходит. Феофан что-то говорит на ухо иеромонаху, тот кивает и тоже удаляется. Феофан подходит вплотную к Распутину – тот невольно встает. После минутного взаимного оглядывания Феофан неожиданно обнимает Распутина и трижды неловко его лобызает.

Феофан (между поцелуями) : Вижу в тебе, Григорий, сподвижника (чмок) в деле возрождения мистического, созерцательного начала, (чмок) на коем зиждется восточное православие (чмок) .

Оба садятся.

Особо отрадно встретить на ниве сей не монашествующего, а человека из самой гущи многомятежной жизни. Если, считаю, всё это не послужило непреодолимой преградой – то кОльми пАче дОлжно подвизаться лицам, принявшим иноческие обеты!

Распутин: А кой в них прок – в обетах твоих? Без ярма-то, в охотку, всякое дело ловчее идет. (подмигивает) Верно?

Феофан (обескуражено) : Но ведь нельзя отрицать и благотворность некоторого дисциплинирующего начала.

Распутин (махнув рукой) : Э-э-э-э-э. Вот ты, скажем, постник, ко Христу тянешься. А иной черноризец в Царские врата не пролазит – салом оброс. А ить оба – монахи, одни обеты давали. Это как?

Входит иеромонах. С ним архиепископ Гермоген и иеромонах Илиодор. Гермоген сразу направляется к Распутину и Феофану. Илиодор и иеромонах отстали и о чем-то оживленно беседуют.

Гермоген: Не противоречь, Феофан! Все так – мона́си нынешние чревом раздались сверх меры. А иным родной дом – Содом.

Распутин (смеясь) : Вот, воистину израильтяни́н, в коем несть лука́вствия! (Гермогену) Горяч ты, владыко. Да сердцем прост. Гляди – дров наломаешь.

Илиодор (криво усмехаясь) : Ну, ты, брат Распутин, загнул! "Израильтяни́н". Небось, в тайге своей и не видал жида-то живого. А у нас в Питере от их "лукавствия" не продохнуть.

Гермоген (патетически, воздев перст) : Что твой жук-короед подгрызает жид ножки трона! Всюду пролез! Везде гадит! Яд то́чит!

Илиодор (обнимая Распутина за плечи) : Ты, брат, в петербургских делах еще младенец. Лялька. Тебе титька нужна, исполненная молока словесного! Няньку тебе надо, чтоб уму-разуму учила и козюли с носа доставала! (дружески пихает Распутина в бок) Ты нас держись, дубина таёжная! (смеется) Не пропадешь!

Гермоген встает и торжественно снимает с шеи крест.

Гермоген: Скажи, Григорий, перед Крестом Господним, на коем Спаситель мира ра́спят был за прегрешения человеческие: верен ли ты Государю Императору и Матери-Церкви нашей? Готов ли ты стать щитом крепким, противостать козням вражеским?

Распутин (присвистывая) : Понеслась душа в рай! Я-то тут каким боком, отцы святые? Существую как трава на пригорке. Рыбу ужу́. Деток балую. Богу молиться навы́к. Тем и живу. Кой с мя "щит"?

Обескураженный Гермоген машинально садится на своевременно подставленный Илиодором стул. С непоцелованным крестом в руках.

Феофан (серьезно) : Молитва молитве рознь, Григорий. Все молятся, да не всех Бог слышит… Хрисанф в превосходных степенях о тебе пишет. И другие… Скажи, как это возможно: без опытного руководителя, среди мирских соблазнов?