Иоганн Гёте - Фауст

Пятый акт был окончен Гете в 1830 году. Однако ряд сцен, по утверждению Гете, был им в основном написан в 1798–1800 годах. Какие именно сцены имел в виду Гете, осталось невыясненным.

Филемон и Бавкида — имена мифологической древнегреческой патриархальной четы престарелых крестьян, живших и трудившихся в неизменной любви и дружбе. За радушный прием, оказанный посетившим их под видом странников Зевсу и Гермесу, они были вознаграждены этими богами долголетием и одновременной смертью; их бедная хижина была обращена в храм, при котором они проживали в качестве жреца и жрицы. Только их одних пощадил Зевс из всего многогрешного населения Фригии, на которое он обрушил воды потопа. После смерти Филемон и Бавкида были обращены в дуб и липу. Глубоко прочувствованный пересказ мифа об этих стариках содержится в «Метаморфозах» Овидия. В память прославленной четы Гете назвал их именами героев своей лирической увертюры к заключительному, действию «Фауста». (Гете в беседе с Эккерманом от 6 июня 1831 года: «Мои Филемон и Бавкида не имеют ничего общего с знаменитой четой древности и со связанным с ней сказанием. Я дал моей парочке эти имена только для того, чтобы ярче подчеркнуть характеры. Это сходные личности и сходные отношения, а потому тут уместны и сходные имена»). Здесь, стало быть, Гете поступил так же, как и в случае с Линкеем в третьем акте второй части «Фауста».

Странник, монологом которого открывается эта сцена, — не Зевс и не Гермес, а «простой смертный», некогда спасенный Филемоном и воспользовавшийся гостеприимством престарелых супругов.

В первой ремарке: Фауст, сильно состарившийся, прогуливается по саду. — Гете в беседе с Эккерманом от 6 июня 1831 года: «Фауст, представленный в пятом акте, должен, по моему убеждению, насчитывать ровно сто лет. И я не знаю, не следует ли мне об этом где-нибудь высказаться точнее». Упоминание о глубокой старости дает основание думать, что чары, сообщившие ему молодость (см. «Фауст», часть первая, «Кухня ведьмы»), к этому времени утратили свою силу; однако это нигде не сказано. Впрочем, такой «логически неоправданный» драматургический прием был бы совершенно в духе гетевской эстетики. Ср. с беседой с Эккерманом от 18 апреля 1827 года: «Возьмем хотя бы Макбета. Когда леди хочет вдохновить своего супруга на дело, она говорит, что “детей вскормила грудью”. Правда ли это, или нет, неважно, но леди это сказала и должна была сказать, чтобы придать особый вес своей речи. Однако в дальнейшем ходе пьесы Макдуф, узнав о гибели своих близких, кричит в дикой злобе: “Он-то (Макбет) сам бездетен!” Эти слова Макдуфа противоречат, как видите, словам леди; но Шекспиру нет до этого дела… Ему важно быть наиболее действенным и значительным в каждую данную минуту». Совершенно так же и Гете должен был сделать Фауста старцем накануне его смерти, чтобы дать ему возможность вторично обрести вечную молодость в безгрешных объятиях «одной из кающихся, прежде называвшейся Гретхен».

Так отдал в дни, еще древней, / Свой виноградник Навуфей. — В библии («Книга царств», III, 21) повествуется, что царю Агаву казалось, будто он ничем не обладает, покуда Навуфей еще владеет своим виноградником, расположенным вблизи от царского дворца; напрасно царь старался обменять его на лучший виноградник или купить его за сребреники. Тогда жена Агава, царица Иезавель, ложно обвинила Навуфея в хуле на бога и царя и добилась, чтобы его побили каменьями, а виноградник передали царю. Агав (подобно Фаусту) узнал об этом только после того, как несправедливое дело уже совершилось.

Сцена продолжает предшествующую (Глубокая ночь); это, собственно, только выделенный заглавием эпизод названной сцены.

Я шел всю жизнь беспечно напролом / И удовлетворял свои желанья… — Речь Фауста, начинающаяся этим стихом, заставляет вспомнить знаменитый его монолог из первой части трагедии, которым она открывается. Но теперь неудержимое стремление к познанию и совершенствованию перенесено из сферы абстрактного, умственного созерцания в сферу познания, неразрывно связанного с практикой: Фауст, действительно ранее живший «с размахом, с широтой», теперь хочет жить «скромней и бережливей». «Стой на своих ногах, будь даровит, — говорит он, — Брось вечность утверждать за облаками! Нам здешний мир так много говорит! Что надо знать, то можно взять руками».