Карсон Маккалерс - Корень квадратный из прекрасного

МОЛЛИ: Я не плачу.

МАМА ЛАВДЖОЙ: А чем занимался тот мужчина?

МОЛЛИ: Какой мужчина?

МАМА ЛАВДЖОЙ: Постоялец из флигеля.

МОЛЛИ: Джон? Джон Такер? Не знаю. (Отворачивается).

МАМА ЛАВДЖОЙ (Обращаясь к Молли): Действительно, бродяга. И совсем не плакал! Ну, и манеры. (Пауза). Мой сын был великий гений. Я всегда буду говорить о нем - в лавках, в поездах, в общественном транспорте, и ты тоже, Молли.

МОЛЛИ: До свидания, Сестрица. Я люблю тебя.

СЕСТРА: Я приеду погостить у тебя в августе, в отпуск.

МОЛЛИ: Мой дом - твой дои. Только не знаю, где он теперь.

(Возвращается Парис). Парис, попрощайся с бабулей и Сестрицей.

МАМА ЛАВДЖОЙ: Парис, я собираюсь сделать тебя своим наследником.

ПАРИС: А что это?

МАМА ЛАВДЖОЙ: Оставлю тебе все свои деньги, за исключением пожизненной ренты. У твоей тети Сестры должно быть что-то, на что можно рассчитывать.

ПАРИС: Значит, я буду богатым?

МАМА ЛАВДЖОЙ: Никогда не говори "богатый", это вульгарно. Говори "хорошо обеспеченный" или "благоприятные обстоятельства".

ПАРИС: Я и так хорошо обеспечен. А сколько там денег?

МАМА ЛАВДЖОЙ: Парис, все хотят это знать. Весь город. Твои мать и тетя задают осторожные вежливые вопросы, но я пропускаю их мимо ушей. Не будем сентиментальничать.

ПАРИС: Хорошо, бабуля.

МАМА ЛАВДЖОЙ: А ты, Молли, хотя я не могу оказать тебе должной поддержки, можешь вернуться в Сесайти-Сити.

МОЛЛИ: Я никогда не вернусь в Сесайти-Сити.

МАМА ЛАВДЖОЙ: Если ты станешь немощной, или слабой, или что-нибудь в этом роде, приятно сознавать, что можно вернуться.

МОЛЛИ: Надеюсь, я никогда не стану немощной или слабой.

МАМА ЛАВДЖОЙ: Мы остановимся в каком-нибудь нью-йоркском отеле. Как называется отель напротив Центрального Вокзала?

СЕСТРА: "Коммодор".

МАМА ЛАВДЖОЙ: "Коммодор". Обожаю моряков. Прощайте! Прощайте все.

(Мама Лавджой с Сестрицей выходят).

ПАРИС: Мама, не плачь. Не грусти, пожалуйста. Как мне помочь? Мне горько видеть, что ты плачешь.

МОЛЛИ: Расскажи что-нибудь или спой, малыш. Это всегда меня успокаивает.

ПАРИС: Я не могу петь, ты же знаешь. У меня ломается голос.

МОЛЛИ: Расскажи что-нибудь, успокаивающее нервы и соответствующее случаю.

ПАРИС: Что, мама?

МОЛЛИ: Прочти "Седой и старой женщиной была".

ПАРИС: Только не это, мама. Это так тоскливо и грустно.

МОЛЛИ: Я тоже грустная. И несчастная. Старая, увядшая, седая.

ПАРИС: У тебя всего девять седых волос, мама. Девять - это совсем немного.

МОЛЛИ: Съежившаяся от холода. Я продрогла. Я неряшливая, седая и продрогшая.

ПАРИС: Ты, мама, не неряшливая и не такая уж седая.

МОЛЛИ: Парис, нам нужна веревка для коробок.

ПАРИС: Сейчас принесу.

МОЛЛИ (одна): Нет, я никогда не смогу говорить о Филиппе ни в лавках, ни в общественном транспорте.

В проеме двери появляется Джон.

МОЛЛИ: Зачем ты вернулся?

ДЖОН: Забрать тебя и Париса.

МОЛЛИ: Мы не поедем с тобой.

ДЖОН: Почему, Молли?

МОЛЛИ: Потому что я виновата.

ДЖОН: В чем?

МОЛЛИ: В смерти Филиппа.

ДЖОН: Каким образом?

МОЛЛИ: Филипп умер, потому что я полюбила тебя.

ДЖОН: Не говори так.

МОЛЛИ: Я полюбила тебя, и он умер.

ДЖОН: Даже и не думай так.

МОЛЛИ: Я его видела, Джон.

ДЖОН: Как?

МОЛЛИ: Я укладывала вещи ночью, а он увидел. Когда один оставляет другого после пятнадцати лет, и на его глазах укладывает вещи... Разве не понятно, что я во всем виновата?

ДЖОН: Нет.

МОЛЛИ: Я видела его. Меня позвал Парис, и я спустилась. Рассветало. Небо было бледно-голубым, как непросохшая акварель... Вдруг я услышала шум мотора и увидела через кухонное окно, как Филипп выехал на дорогу. Он развернул машину вполоборота к полю - и там остановился. Я удивилась. Он, должно быть, сидел там и тоже удивлялся.

ДЖОН: Что тебя удивило?

МОЛЛИ: Я была опечалена.

ДЖОН: Чем?

МОЛЛИ: Не заставляй меня об этом говорить.

ДЖОН: Скажи.

МОЛЛИ: Цветущие яблони замерли на фоне бледно-голубого неба.

ДЖОН: Чем ты была опечалена, Молли?

МОЛЛИ: Я скучала по тебе. За мгновение до его смерти я скучала по тебе. Филипп тронул машину и на моих глазах въехал в зеленый летний пруд. Он словно знал, о чем я думала. Потом я кричала на дороге, но меня никто не слышал. Было так тихо. Почему я не могла ему помочь?

ДЖОН: Ты и так ему помогала. Полжизни ему помогала.

МОЛЛИ: Если бы я ему действительно помогала, он был бы теперь жив. Я виновата, и ты тоже. Я пятнадцать лет нянчилась с ним, жила с ним, любила его. Оставь меня одну, оставь меня с моим горем.