Иоганн Гете: Гец фон Берлихинген с железною рукою

Либетраут.Фон Внльденгольц?

Аббат.Правильно! Фон Вильденгольц.

Олеарий.Его я хорошо знаю. Он — молодой человек с большими дарованиями. Особенно славится стойкостью на диспутах.

Аббат.Это у него от матери.

Либетраут.Но муж никогда не прославлял ее за это.

Епископ. Как, говорите вы, зовут того императора, который написал ваш Corpus iuris [1] Свод законов (лат.). .

Олеарий.Юстиниан.

Епископ.Достойный государь! За его здоровье!

Олеарий.Вечная память ему!

Пьют.

Аббат.Должно быть, это замечательная книга.

Олеарий.Ее можно именовать книгою книг, она — собрание всех законов, — на каждый случай готов приговор, то же, что устарело или стало нелепым, восполняется глоссами, коими ученейшие мужи украсили это превосходнейшее произведение.

Аббат.Собрание всех законов! Тьфу ты пропасть! Значит, там есть и все десять заповедей?

Олеарий.Implicite, конечно, но не explicite.

Аббат.Я это и подразумевал — сами по себе и без дальнейших экспликаций.

Епископ.Но, по-вашему, лучше всего то, чтобы в государстве, где его введут и будут соблюдать неукоснительно, был обеспечен полный покой и мир?

Олеарий.Без сомнения.

Епископ.За докторов прав!

Олеарий.Я сумею почтить их.

Пьют.

Дай бог, чтобы и на моей родине говорили то же!

Аббат.Вы откуда, ученейший муж?

Олеарий.Из Франкфурта-на-Майне, ваше преподобие.

Епископ.А разве вы, господа, там не в чести? Как это случилось?

Олеарий.Удивительное дело! Я приезжал туда получить отцовское наследство, а когда чернь прослышала, что я юрист, то чуть камнями меня не побила.

Аббат.Не приведи, господи!

Олеарий.А всё оттого, что в суде шоффенов, уважаемом повсеместно, судейские места заняты исключительно людьми, не знакомыми с римским правом. Считается достаточным точное знание внутреннего и внешнего положения города, приобретенное путем опыта и долгой жизни. Вот горожан и крестьян и судят на основании старых обычаев да немногих статутов.

Аббат.А ведь это хорошо.

Олеарий.Но далеко не достаточно. Жизнь человеческая коротка, в одном поколении все казусы встретиться не могут. Собранием таких случаев за многие столетия и являются наши книги законов. Кроме того, воля и мнения человеческие крайне неустойчивы. Что сегодня одному кажется правильным, то другой назавтра будет порицать; таким образом, замешательство и несправедливость неизбежны. Все это определяют законы; и законы — неизменяемы.

Аббат.Конечно, это лучше.

Олеарий.Чернь того не признает; она, правда, падка до новшеств, но те новшества, которые хотят выбить ее из старой кожи, ненавистны ей даже тогда, когда они ведут ко благу. Они ненавидят юриста, точно смутьяна или карманника, и приходят в бешенство, если он захочет обосноваться среди них.

Либетраут.Так вы из Франкфурта! Меня там хорошо знают. При коронации императора Максимилиана мы кое-чем полакомились раньше ваших женихов. Вас зовут Олеарий? Я там не знавал никого с таким именем.

Олеарий.Отца моего звали Эльман. Но мне было неудобно начертать имя это на латинских моих писаниях, и, чтобы избежать этого, я, по примеру и совету достойных учителей моих, назвался Олеарием.

Либетраут.Вы прекрасно сделали, что перевели свое имя. Несть пророка в отечестве своем. На отечественном языке с вами случилось бы то же самое.

Олеарий.Я руководствовался не этой причиной.

Либетраут.На все бывает две причины.

Аббат.Несть пророка в отечестве своем.

Либетраут.А вы знаете почему, ваше преподобие?

Аббат.Потому что он там родился и воспитывался.

Либетраут.Правильно. Это одна причина. А вот другая — при ближайшем знакомстве с некими господами исчезает ореол достопочтенности и святости, который мерцал нам из туманной дали, и остается жалкий сальный огарочек.

Олеарий.Вы, кажется, подрядились изрекать истины.

Либетраут.Что на уме, то и на языке. За словом в карман не полезу.

Олеарий.А за уменьем сказать его кстати?

Либетраут.Банки кстати, если действуют.

Олеарий.Банщика узнают по переднику, и тогда никто не ставит ему в вину его звания. Вы бы из предосторожности носили шутовской колпак.