Елена Ханпира: Пьесы

Элиза кивает, взгляд ее смягчается.

Епископ: Братья, что ли?

Элиза кивает с тоскливой улыбкой, по щеке медленно сползает слеза.

Епископ: Околдованы?

Элиза кивает.

Епископ: А что с ними?

Элиза на мгновение отрывается от работы и несколько раз плавно взмахивает руками, как крыльями.

Епископ: Стали птицами? Да ведь это оборотничество.

Элиза испуганно трясет головой.

Епископ: Это ты, что ли, по ошибке колдонула? Или они сами доигрались?

Элиза, опустив голову, отрицательно качает ею.

Епископ: Другая ведьма?

Элиза кивает и, указав пальцем на себя, качает головой.

Епископ: Да как же ты не ведьма, милая, когда вон чем занята.

Элиза разводит руками.

Епископ: Мало ли — вынуждена… А молчать тоже вынуждена?

Элиза кивает.

Епископ: Дочь моя, да ведь есть способы попроще. Обратилась бы к Церкви…

Элиза подозрительно смотрит на него и качает головой.

Епископ: Правильно. Зато тебе бы хлопот меньше. И грех бы на душу не взяла. И жива бы была. И потом, ты меня прости, неужели способа попроще не нашлось? Ведь врешь, поди, про молчание. Это ты уж сама на себя обет взяла.

Элиза со вздохом кивает.

Епископ: Ну и зачем? Чтобы грех перед Богом замолить?

Элиза задумывается и не очень решительно качает головой.

Епископ: ( раздумчиво ) Выходит, не так уж ты и виновата. Могла бы дать знать, что не все так просто. Что же ты на следствии знака никакого не подала? Ишь, мученицу из себя сделала. Терпела, ждала, пока правда себя покажет. Впрочем, это о твоем смирении и кротости говорит, что похвально. Слаба Богу, праведны пути его. Вот, кротость твоя на благо тебе обернулась.

Элиза работает, опустив глаза.

Епископ: Ладно. Растрогала ты меня. Видно, не совсем пропащее твое дело. Вот что, дочь моя, давай-ка с тобой по-хитрому поступим. Рубашки у тебя почитай что готовы. Так? Колдовское дело свершилось. Так что Церковь уже предотвратить его не может. Я с твоего согласия могу огласить то, что узнал от тебя, если конечно, ты не настаиваешь, что это была исповедь. Покаешься, Церковь простит. И братьев своих спасешь, дай Бог, и в живых останешься…

Элиза на секунду зависает и тут же решительно мотает головой.

Епископ (изумленно ): Нет? Да что же тебя не устраивает?

Элиза гневно сжимает губы, ожесточенно плетя рубаху.

Епископ: Погоди, да ты никак обижена?

Элиза сдержанно кивает.

Епископ: На кого же? На меня?

Элиза кивает и зажимает палец на руке.

Епископ: Ясно. Еще на кого-то?

Элиза кивает в сторону дворца.

Епископ: На мужа? На короля?

Элиза кивает, закусив губу.

Епископ: Думаешь, он тебя предал?

Элиза продолжает энергично плести рубаху.

Епископ: Но он же не знал…

Элиза не отвечает. Ее жесты нервны.

Епископ: Но он же король… Он был обязан…

Элиза выразительно сплевывает на пол и продолжает работать.

Епископ: Но ты же ничего ему не объяснила… Ради супруга и страны можно нарушить обет… Бог — не торговец… могла бы и…

Элиза вскидывает голову, отчаянно смотрит на епископа, в глазах — слезы.

Епископ (в ужасе): Свят, свят, свят… Господи, какая гордыня! Но что же мы должны были думать, если ты на допросе стояла, как каменная!.. Ты же сама не пожелала оправдываться!..

В лице Элизы — вызов.

Епископ: Ждала, пока сам не догадается?

Элиза нервно пожимает плечом и отворачивается.

Епископ: Что же, твой муж должен был тебе безоговорочно верить?

Элиза яростно кивает.

Епископ: Так ты испытывала его веру своим молчанием?

Элиза кивает.

Епископ: Ну мало ли, усомнился человек. Всякий может ошибиться. Неужели не найдешь в себе смирения…

Элиза долго качает головой.

Епископ: Что же он — хуже Иуды, по-твоему?

Элиза нервно плетет рубаху.

Епископ: Дочь моя… Женщина… Одумайся! Покайся! Что же ты — и простить никого не желаешь?

Элиза медленно качает головой.

Епископ: Ты понимаешь, что творишь, женщина? Ведь из-за гордыни твоей тебя, невинную, чуть смерти не предали! Грех же из-за тебя чуть на душу не взяли! И так бы никто и не узнал…

Элиза, повернувшись, иронически поднимает бровь и долгим, зловещим взглядом смотрит на епископа.

Епископ: (со страхом) Господи, прости и помилуй! Так ты что же… Хочешь, чтобы этот разговор исповедью считался?