Мишель де Гельдерод - Эскориал

Король. Это больной, мертвенно-бледный король, с короной на трясущейся голове, в засаленных одеждах. У него на шее, на руках фальшивые драгоценности. Это король лихорадящий, помешанный на черной магии и церковной службе, король с гнилыми зубами. Эль Греко — художник, лишенный придворной ловкости, — написал его портрет. [1] У истоков живописных образов «Эскориала» согласно «Остендским беседам» и ряду писем Гельдерода, где он настойчиво подчеркивает живописную пластику пьесы, стояли впечатления от портрета «неизвестно какого по номеру» короля Хуана кисти Эль Греко и написанного Веласкесом карлика. Гельдерод утверждал, будто видел их в Лувре. Однако наиболее вероятная картина Веласкеса, о которой может идти речь, — портрет Антонио эль Инглеса — находится в испанском музее Прадо. Из разысканий Андре Вандеганса (каталог Р. Байена, с. 78) следует, что в сознании драматурга произошло своеобразное наложение двух образов — действительно виденного в Лувре карлика с полотна нидерландского художника XVI века Антонио Моро «Карлик кардинала Гранвеллы» и героя картины Веласкеса. Король же Хуан, упоминаемый в письме, скорее всего Святой Людовик с одноименного луврского полотна Эль Греко.

Фолиаль. Шут в кафтане кричащих цветов, атлет на кривых ногах, с повадкой паука. Он родом из Фландрии. Его рыжая голова — грузный шар, выразительное лицо освещено выпуклыми глазами, похожими на линзы.

Монах. Черный, чахоточный.

Человек в красном. С огромными волосатыми пальцами.

Зал в испанском дворце. Полумрак подземелья. В глубине непрерывно колышутся под дуновением ветра тяжелые ткани, на них мелькают следы полустертых гербов. В центре зала ветхие ступени, покрытые дырявым ковром, ведут — очень высоко — к причудливому, как бы висящему в воздухе трону; этим троном владеет гонимый страхом безумец, укрывшийся в могильном одиночестве, последний отпрыск пораженного недугом великолепного рода.

Когда поднимается занавес, Корольсидит, забившись в глубь трона, зажав руками уши, и отвратительно стонет, а за сценой — протяжно и безостановочно — воют в предчувствии смерти собаки. Проклятия и щелканье бича отмечают ритм этой наводящей тоску какофонии, которую Король пытается не слышать.

Король.Зарежьте собак, всех до единой! Довольно! Довольно! Это невыносимо! Это ужасно! Утопите собак! Убейте собак с их предчувствиями! До-воль-но! (Встает и пошатывается.) Хотят запугать меня! Хотят, чтобы я потерял разум, мой царственный разум! Кто же тогда будет править? В заговор вовлекают собак, ведь люди на это не осмелятся…

Вой усиливается.

Пощады! Псы ночи! Псы ветра! Псы ужаса! Псы… (Спускается на несколько ступеней.) Фолиаль? Повелитель скотов, вели, чтобы это кончилось. Приказ короля!

Голоса за сценой: «…Короля! Фолиаль?.. Чтобы это кончилось…» Другие голоса: «Эй!.. Молчать!..» «Куш! Молчать!» Псы умолкают.

Король.Мои собаки? Он убил моих собак, мою свору!.. Моих прекрасных собак!.. Фолиаль, собаки не любят Смерть. (Хнычет.) Какая великая несправедливость, что Смерть может входить во дворцы короля. На нее-то и надо было натравить все собачьи своры! Ах, бедные мои зарезанные собаки!..

Входит Монах.

(Замечает его.) Нет, нет, нет… Только не ты! Стражу сюда, с аркебузами! Пусть схватят этот скелет, скользящий по каминным трубам!

Монах (едва слышным голосом). Ваше величество…

Король.Молчать!

Монах.…!

Король.Что?

Монах (падая на колени). Ваше величество… Ваше величество… (Бормочет.)

Король (становясь на колени перед Монахом). Я сам тебе все скажу. (Подражая Монаху.) Ваше величество, еще рано предаваться печали. Ничто не властно ни приблизить, ни отдалить час, ведомый одному лишь богу. Да покорится ваше величество его воле, да склонит голову и проникнется ожиданием неотвратимого несчастья… Продолжай, капюшон!

Монах (с пересохшим горлом). Ваше величество знает, что народ, церковь, все ваше королевство, так же как мы, преклоняет колени. (Воздевает руку ораторским жестом.) Ах!.. (Роняя руку.) Неизмеримой милостью, благочестивым деянием было бы позволить нам звонить в колокола, снять запрет, наложенный вашим величеством на колокола… (встает) словно на преступников, оскорбивших чуткий слух вашего величества, — на колокола, возвещающие небу о земных радостях и печалях… Ваше величество!..