Александра Бруштейн - Голубое и розовое

НЯНЬКА. Ну, ну, придержи, мельница, крылья. Зачем ей помирать, Блюме твоей? Сделаем! Первый раз, что ли?

ЖЕНЯ (ласкаясь к нему) . Нянька… Нянечка! Надо еще одно дело сделать…

НЯНЬКА. У тебя делов… Ох, и верно ж тебя папашечка Дмитрий Петрович называл: ерой ты у нас, Ероша! Хлопот мне с тобой — повыше усов.

ЖЕНЯ. У Блюмы, понимаешь, отец есть и брат тоже. Они не знают, что ее наказали. Они, может, думают, что ее извозчик задавил на улице.

НЯНЬКА. Стой, стой, стой! Приходил он сюда, отец ейный.

ЖЕНЯ. Что ты говоришь?!

НЯНЬКА. Чудной такой, понимаешь! Прибежал, про дочку спрашивает, руку мне поцеловал. Вот смех!

ЖЕНЯ. А ты ему про Блюму не сказал?

НЯНЬКА. Дык, чудак ты, чего ж я ему скажу? Не знаю я никакой Блюмы. Новая она, что ли, Ерошенька?

ЖЕНЯ. В этом году поступила. Ну, и что же Блюмин отец?

НЯНЬКА. А ничего. Постоял, постоял и пошел себе.

ЖЕНЯ. Ну, вот видишь, он беспокоится, он ее ищет! Надо сию минуту к нему побежать!

НЯНЬКА. Ишь, проворная! А кто побежит-то?

ЖЕНЯ. Ты, Нянечка, побежишь. Побежишь ведь?

НЯНЬКА. А вот и не побегу.

ЖЕНЯ. Почему?

НЯНЬКА. Приказ у меня: цельну ночь во всей амуниции сидеть и, оборони бог, никуды не отлучаться. Дверь на улицу видишь? На запоре. И никого не впускаю. Сам царь постучись — и царя на речку пошлю, раков ловить.

ЖЕНЯ. Это еще почему?

НЯНЬКА (понизив голос) . Тут, Ерошенька, такие дела… У нас в воротах полно городовых набито. А во дворе казаки стоят!

ЖЕНЯ. Зачем?

НЯНЬКА (еще таинственнее) . Народ, Ерошенька, бунтуется! По всем городам бунтуется… И по всем улицам тоже.

ЖЕНЯ (растерянно) . А почему мы про это ничего не знаем?

НЯНЬКА. Ну где вам! Вы — барышни! У вас и окна закрашены, чтоб вам ничего не видать!

ЖЕНЯ. А почему они бунтуются?

НЯНЬКА. Ми-илая! Голодный-то и архиерей в драку полезет! Ну и эти тоже. Пойдут, говорили, по всем улицам: давай нам хлеба, давай работы, а не то все разнесем!

ЖЕНЯ. А им дадут?

НЯНЬКА. Да, дадут… Для того городовых с казаками по дворам и набили.

ЖЕНЯ. Что же городовые и казаки?

НЯНЬКА. Да, слышно, сегодня те голодные совсем было собралися бунтоваться, так городовые на них и налетели — с шашками. В капусту изрубили их… А казаки — нагайками, как крапиву, посекли… (Спохватывается.) А тебе уж и сюды носяку сунуть надо? Знай свою Блюму — и конец!

ЖЕНЯ. Так, значит, тебе к Блюминому отцу сбегать нельзя?

НЯНЬКА. Нельзя.

ЖЕНЯ. Ну я пойду, когда так…

НЯНЬКА. Тебя, мозявки, там нехватало! Куды ты? Ночь на дворе спущается, по улицам бунты… Стрелять будут!

ЖЕНЯ. Нет, а я все-таки пойду. (Двигается к входной двери.)

НЯНЬКА (удерживая ее) . А я тебя не пущу!

ЖЕНЯ. Не смеешь не пускать!

НЯНЬКА. Врешь, смею! Мамаша твоя когда померла, ты вот какая осталась.

ЖЕНЯ. Думаешь, я и теперь в люльке лежу?

НЯНЬКА. Ты-то, может, и не лежишь, да я с той поры около тебя на мертвых якорях стою. Никуды я тебя не пущу! Папашечка Дмитрий Петрович, когда помирал: «У меня, грит, Нянька, ни братов, ни сватов нету… Мы, грит, с тобой, Нянька, на войне побратались. Дочку мою, Ерошеньку, береги».

ЖЕНЯ. Ну, завел! Сто раз слыхала! (Погладила его по лысине.) Ладно, не пойду я… Я наверх побегу, в дортуар, спать. Посижу вот у тебя, пока Мопся к себе пройдет. Нянька, к отцу Блюминому ты пойти не можешь, это я понимаю. Ну, а про Блюму ты помнишь? Сделаешь что надо?

НЯНЬКА. У меня сказано — завязано. Сделаю.

ЖЕНЯ. Я, Нянечка, посижу. А ты работай себе.

НЯНЬКА (у стола, за работой, зевает) . Эх, пошел бы и я спать! Другую ночь во всей амуниции сижу. Да вот нельзя! (Зевает.)

ЖЕНЯ. А ты мне сказку расскажи, вот и не заснешь.

НЯНЬКА. Сказку? Какую сказку? (Клюет носом.)

ЖЕНЯ. Да ты только одну и знаешь! Мою любимую, что всегда рассказывал.

НЯНЬКА. Это можно. Ну, слушай. (Зевает.) Жил-был человек один… И пошел он. Идет он день, идет он два, идет он три… Слушаешь, Ерошенька?

ЖЕНЯ. Слушаю… слушаю…

НЯНЬКА. Вдруг, откуда ни возьмись, — медведь! «Ты, грит, куды?» — «А я, грит, никуды». — «А никуды, так и я с тобой». Пошли… Идут они день, идут они два, идут они три… Вдруг, откуда ни возьмись, — лисичка! «Вы, грит, куды?» — «А мы, грят, никуды». — «А никуды, так и я с вами…»

Женя тихонько выскользнула из Нянькиной каморки, схватила с вешалки Блюмино пальтишко, прокралась к входной двери — и юрк на улицу.