На перекрестке толпа внезапно разом повернулась к зрителям. Страшный крик крестьянина.
Крестьянин.Ох, висит!
Крестьянка. Господи милосердный, что же это делается!
Баба. Теперь этого огромного.
Правый. Михайлова Тимофея.
Крестьянка.Огромный-то какой.
Провинциал. Оттолкнул сторожей-то, оттолкнул.
Мастеровой.Сам пошел.
Человек в очках.Накинули.
Вздох толпы.
Крестьянин.Ох, висит.
Крик ужаса.
Крестьянка.Сорвался!
Крестьянин.Да что ж это!
Человек в очках.Помиловать!
Торговка.Простить!
Баба. Нет такого закона, чтобы сорвавшегося вешать.
Сановник.Царь простит.
Торговка.Сейчас флигель-адъютант прискачет.
Народоволец.Изверги!
Учительница. Господи, Коленька, да что ж это делают с людьми!
Второй народоволец.Сам пошел, сам. Студент. Опять, опять.
Вздох толпы, и тут же крик ужаса, толпа надвинулась на офицеров.
Крестьянка.Сорвался!
Баба.В третей сорвался!
Крестьянин.Да что ж это, православные?
Первый народоволец.Живодеры.
Человек в очках.Господи милосердный!
Славянофил.Опять, опять.
Вздох толпы.
Западник.Висит!
Крестьянин. Царствие ему небесное.
Провинциал.Висит.
Левый.К ней подходит.
Правый. Беда-то, как бела.
Мастер о вой. Целуются, целуются.
Учительница.А с ним никто, нет…
Провинциал.Повели голубушку.
Крестьянка.Бела-то как.
Правый.Твердо идет.
Вздох толпы.
Крестьянин.Висит!
Учительница.Маленькая.
Человек в очках. Задушили, не дергается.
Крестьянин. Что же это делают, что ж это делают с людьми-то? В толпе ещё.
Западник.Желябов.
Провинциал.Кричит!
Мастеровой.Что, что?
Бьют барабаны.
Первый народоволец.Кричит!
Мастеровой.Что, что?
Провинциал.Не слыхать.
Торговка.Тянут, тянут его.
Правый.Смотрите, рукой, рукой!
Мастеровой.Что кричит-то, что?
Барабаны внезапно смолкают, и тогда слышен страстный голос Желябова: «Слушай, несчастный народ!» И снова трещат барабаны.
Крестьянин.Не слыхать, не слыхать.
Баба. Да разве услышишь?
Мастеровой. Что кричал, кричал что?
Баба. Повели, повели!
Человек в очках.Капюшон надели.
Вздох толпы.
Крестьянин.Ви-си-и-ит… ( Плачет. )
Первый народоволец.Смотрит.
Второй народоволец.Смотрит.
Левый. Господи, мать ведь у нее тут.
Треск барабанов становится глуше.
Сквозь толпу пятеро в балахонах для казни выходят на авансцену. Они обращаются в зал.
Рысаков. Мне девятнадцать лет, господи… не предал! Переступить не сумел… чужою смертью пошел умирать, а надо своей, надо через свой предел переступить… А я вот не сумел.
Желябов. Я хотел этого… хотел умереть… И еще хочу сказать – движение наше бескровное, но пришло к крови, разбившись о преграду из тюрем и ссылок. Если бы мне дали свободно говорить с народом, я никогда бы не прибегнул к силе! Но я прибегнул к ней… Плачу за нее, и совесть моя чиста.
Кибальчич. Логика социалиста привела меня к мысли о невозможности мирных средств. Тогда я взял на себя техническую сторону дела. Прошу вас, живых, об одном. В камере смертников я написал проект воздухоплавательного аппарата, основанного на принципе действия ракеты. Полагаю, он вполне осуществим. Я изложил его подробно, с рисунками и вычислениями. Я уже не буду иметь ни возможности выслушать мнение экспертов по поводу моего проекта, ни возможности следить за его судьбой. И теперь публично заявляю – проект этот мой… Ну, вот… да, больше ничего. Совесть моя чиста.
Тимофей Михайлов.Одно скажу – простите, люди добрые! ( Кланяется до земли. ) Так как мое развитие недостаточное, то могу лишь сказать: принадлежу к партии, которая защищает среду рабочих. Разъяснить ее по недостатку образования не могу, но опять скажу: принадлежу к партии, которая защищает среду рабочих… Совесть моя чиста.
Перовская. Я не поцеловала Рысакова перед казнью, кто знает, может быть, в последний миг моей жизни я пожалела об этом… Но тем, кто позволит себе обвинять меня и других в безнравственности, жестокости и пренебрежении общественному Мнению, я позволю себе возразить. Тот, кто знает нашу жизнь и условия, при которых нам приходилось действовать, не бросит в нас ни обвинения в безнравственности, ни обвинения в жестокости. Совесть моя чиста.
Читать дальше