Давид Айзман - Терновый куст

Леньчик(поет).

(Стонет.) Ой-ой-ой!..

Берл.Так больно?

Леньчик(стонет, всхлипывает). Ой-ой-ой!..

Берл.Так крепко больно?

Леньчик.Ужжжасно… Жжет. (Превозмогая себя.) А здорово, знаешь, говорил вчера Самойло.

Берл.Что же он сказал?

Леньчик.Да все… Про свободу, про рабочий класс… Призывал к забастовке… Потом говорила наша Дора… Вот кто молодец, Берл! (Быстро садится.)

Берл.А она что говорила?

Леньчик.Ах, как она говорила!.. Голос, глаза… Дрожь по телу проходила, ей-богу…

Берл.Ах… и меня не было!

Леньчик.Можешь пожалеть, можешь… Я уж, кажется, хорошо знаю ее, но такой ее еще не видел… Понимаешь: она над могилой, красное знамя над ней… Солнце садилось, и от него и от красного знамени Дора вся как в огне… И каждое слово ее из огня. «Отомстим за замученных братьев! За одну погубленную жизнь мы десять жизней возьмем. За одну каплю пролетарской крови пусть прольются реки крови наших убийц!..».

Берл.Ах!..

Леньчик.Все зажглись, Берл!.. Все как герои сделались. А Дора… красивая она была, красивая!..

Берл.Ну еще, ну… (В восхищении надвигается на Леньчика.)

Леньчик.Потом запели… Может быть, пять тысяч человек грянули: «Вы жертвою пали в борьбе роковой». Так вышло грозно… страшно… Мне показалось, что и все покойники в могилах запели!.. У меня кулаки были сжаты, и сердце так билось, что я дышать не мог… Ух!.. Только, знаешь… (Смущенно умолкает. Смотрит в сторону. Потом с внезапным порывом.) Я себя терпеть не могу. Я себя презираю!

Берл.Почему же, чудак ты!

Леньчик.Я… заплакал… я не выдержал… я был в таком волнении, что не выдержал и заплакал…

Берл.Вот тебе раз.

Леньчик.Ведь это же подло, Берл!.. Ничтожно!.. Надо быть крепким! (Ударяет кулаком об сундук.) Надо быть сильным! Надо быть твердым как сталь. А я… черт меня знает… (Сквозь слезы.) Я ненавижу себя…

Берл.Эх ты!.. Да ты и сейчас раскуксишься.

Леньчик.Такая гадость!.. (Помолчав.) Ну ничего!.. Я добьюсь… Я переделаю себя. Я гранитным стану. (Успокоенный.) А Сидорчук тоже хорошо говорил. Знаешь, молотобоец этот, рябой… Потом Нейман. И Александр Коган.

Берл.А, и этот?.. Ему тоже надо?

Леньчик.Он не умеет, Берл! Слабенький он, теряется, путает, по сторонам смотрит… Что-нибудь вдруг выкрикнет, а потом еле бормочет.

Берл.И какого черта лезет! Сидел бы у папеньки в конторе и сторожил выручку… Харя шелковая.

Леньчик(стонет). У, черт, как горит!..

Берл.Может, переменить компресс?

Леньчик.Меняй… и на спину тоже. (Стонет. Тихо, медленно, как бы доверяя тайну.) А знаешь?.. У меня, должно быть, внутри что-то отбито.

Берл.Дора где была, когда Александр говорил? (Меняет мальчику компресс.)

Леньчик.Подле него, подле могилы… Вышли с кладбища — ничего, а уж потом, около самого города, налетели казаки и пошли бить нагайками… Страшное дело, как избили. Шестнадцать человек в больницу отвезли… Один, говорят, уже умер… Дору по плечу хватили, Неймана, кажется, в грудь.

Берл.А Александр? Цел?

Леньчик.Ну не всех же избили. (Стонет.)

Берл.Да, разумеется, не всех.

Молчание.

Леньчик(поет). «Вы жертвою пали в борьбе роковой…»

Берл.Вот он идет, находка редкостная.

Леньчик.Кто такой?

Берл.Да вот этот самый… И нагайка его не берет… Видеть не могу его. (Уходит.)

Леньчик.Сердитый ты.

Входит Александр.

Александр.Как дела, Робеспьер?

Леньчик.Ничего… побаливает… Послушайте, а как здорово говорила Дора, а?

Александр.Прекрасно говорила. Ее дома нет?

Леньчик.И молотобоец хорошо. А вы… знаете, вы уж очень крепко тихо!

Александр.Письма от Мануса не было?

Леньчик.Тут громко надо. С силой!.. Не было письма… Надо во весь голос, чтоб аж дрожали все… А если тихо — мя-мя-мя, — так, ей-богу, лучше не надо совсем.

Александр.Когда придет Дора?

Леньчик.Когда громко и горячо, то сердце начинает биться, делаешься злой как черт, и так бы вот сейчас и бросился… (Делает резкое движение и от боли стонет.)

Александр.Я скоро вернусь, Леньчик. Если Дора придет, скажи ей, что я просил подождать меня. (Уходит через мастерскую.)