Людмила Улицкая - Семеро святых из деревни Брюхо

СЕМЕНОВ. Разобрались, кто еще желающий?

МАРЬЯ. Стыд тебе, Дуся. Зачем молодая на себе несешь?

СЕМЕНОВ. С ума посходили все. Я такого еще не видел. Да подеритесь вы, кому идти.

ДУСЯ (указывает на Маню). Эта со мной пойдет.

Эта. А ты иди, дочка, откуда пришла. Откуда пришла, туда и иди. И в дом не заглядывай.

Иди.

Настя отходит, прислоняется к забору. Маня Горелая берется за кресло.

СЕМЕНОВ. Ну пошли, что ли... Нам еще обратно тащиться.

ОТЕЦ ВАСИЛИЙ (поет, все подхватывают). Ныне отпущаеши Раба Твоего, Владыко...

Все уходят, пение удаляется. Тишина. Подходит СУЧКОВА.

СУЧКОВА. Доброе утречко, доброе утречко. Есть кто? Мне бы это... одолжить... ведро большое... (Она оглядывается, забегает в сени, выходит из сеней с ведром и со сковородкой.) Одолжить... (Пытается подхватить с земли грабли. От стены отделяется девчонка.)

ДЕВЧОНКА. Здравствуйте, бабушка.

СУЧКОВА. А ты откудова? Чего тебе?

ДЕВЧОНКА. Да Рогова мне нужно.

СУЧКОВА. Он верхами по глуховской дороге только-только проехал.

У кладбищенской ограды, где Маня Горелая хоронила недавно свой старый зипун.

Возле бугорка мается Голованов в жестоком похмелье.

Подходит Надя.

НАДЯ. Не дают никто. У Кротихи нет. Говорит, вчера все выпили. Сучкова дала чуток. (Голованов протягивает руку, глотает из почти пустой бутылки, ложится. Надя садится рядом.) Ишь, как ты маешься, Николай Николаич.

ГОЛОВАНОВ. Помереть бы скорей. Устал я, Надя.

НАДЯ. Да ты ж не старый еще, Николай Николаич. И образованный. Бросил бы пить, тоже бы начальником стал.

ГОЛОВАНОВ. Ах, какая ты милая девочка, Надюша. Бросила бы гулять, а?

НАДЯ. Ты не смейся надо мной, Николай Николаич. Дуся говорит, во мне семь бесов. Не могу я без этого, огнем горит.

ГОЛОВАНОВ.А что ж ты тогда мне говоришь, бросил бы пить? (Трясет бутылку, выливает в рот последние капли.) Я бы тогда повесился. А в начальники? Еще бы скорее повесился... Ихнюю веру я уже прошел. А церковной отроду не имел.

НАДЯ. А ихняя-то какая?

ГОЛОВАНОВ (смеется). Сейчас, Надюша, мне и сказать смешно... Фратерните, эгалите и особенно либерте... Да ну тебя!

НАДЯ. Вы, Николай Николаич, когда смеетесь, у вас лицо такое доброе. И вообще, если посмотреть, вы красивый.

ГОЛОВАНОВ. Надька, при всем моем хорошем к тебе отношении, сейчас, извини...

НАДЯ. Да я не к тому.

ГОЛОВАНОВ. А хоть бы и к тому... Извини. Разве что к вечеру... Я что-то вчера быстро нарезался. Слаб стал. Ничего не помню. (Крутит пустую бутылку.) Так вот лучше. Однако надо раздобывать.

НАДЯ. Может, в Глухово сходить.

ГОЛОВАНОВ. Нет, мне сейчас не дойти. А что, вчера долго гуляли?

НАДЯ. Я не знаю. Я по своему делу в сараюшке пристроилась, у Дуси во дворе. Утром проснулась, никого нет. Я водички попила и думаю, дай к мужу схожу. А ты тут лежишь, помираешь.

ГОЛОВАНОВ. Слушай, ау твоего-то нет?

НАДЯ. Выпить? Да ты что? Он и не держит никогда. Они ж из староверов. Он не пьет, не курит, не бранится. Он такой.

ГОЛОВАНОВ. А как же он на тебе женился?

НАДЯ (обижается). А что? Я же не всегда такая была. Я целой за него шла. Это уж потом на меня наехало. Детей от него нет, скучно. Сблудила один раз, и наехало. Это уж потом. А Петр Фомич очень хороший человек, он меня и пальцем не тронул, так и отпустил. Даже и не выгнал. Я вот сейчас приду к нему, поем чего там есть, в доме приберу, постираю... Он человек хороший, меня жалеет.

Подходит Тимоша в исподнем.

НАДЯ. Ой, Тимоша! Откуда взялся? Тебя ж вроде забирали?

ТИМОША. Я их расстрелял. Сам.

НАДЯ. Тимоша! Кого?

ТИМОША. Всех. Отца Василия, Дусю, Антонину, Марью и Маню Горелую. Она мужик.

НАДЯ. Тимоша, что с тобой? Голова не болит?

ТИМОША. Голова не болит.

НАДЯ. Может, маманю твою привести?

ТИМОША. Нет, не надо. Она не знает, кто я есть. Что я здесь расстреливаю...

ГОЛОВАНОВ. За что же ты их расстрелял, Тимоша?

ТИМОША. А по приговору. Тройка приговорила.

ГОЛОВАНОВ. Какая тройка?

ТИМОША. Не знаете, что ли? Рогов председатель, и два представителя сельских, Козелкова и Голованов.

НАДЯ. Ну точно, из ума вышел. Надо Ирину Федоровну звать.

ГОЛОВАНОВ. Погоди... Тимоша, а когда же эта тройка заседала?

ТИМОША. Так вчера, дядя Коля, вы же там за тем столом и сидели, пока я в келье у Дуси был.

ГОЛОВАНОВ. Ой-ой-ой... Там что, подпись моя стоит?

ТИМОША. Того я не видел. Нас привели на Глухову пустошь. А там уже яма вырытая. Нас поставили, и он прочитал приговор от тройки постановленный, меня за дезертирство, а их за укрывательство. А отцу Василию контрреволюцию записали. А от ямы холод идет, не могу сказать какой.