Уильям Шекспир - Венецианский купец

Решиться иль совсем не выбирать,

Иль раньше клятву дать — коль ошибетесь,

Не говорить о браке никогда

И ни одной из женщин. Обсудите ж.

На все согласен; ну, ведите ж к счастью.

Сначала в храм; 22а после, пообедав,

Дерзните.

Пусть судьба пошлет успех.

Быть мне счастливей иль несчастней всех!

Роговая музыка.

Уходят.

Венеция. Улица.

Входит Ланчелот.

Конечно, совесть моя позволит мне сбежать от этого жида, моего хозяина. Бес меня так вот и толкает, так вот и искушает; говорит: «Гоббо, Ланчелот Гоббо, добрый Ланчелот», или: «Добрый Гоббо», или: «Добрый Ланчелот Гоббо, пусти ноги в ход, беги во все тяжкие, удирай отсюда». А совесть говорит: «Нет, постой, честный Ланчелот, постой, честный Гоббо», или, как выше сказано: «Честнейший Ланчелот Гоббо, не удирай, топни ногой на эти мысли». Ладно; а храбрый дьявол велит мне складывать пожитки: «В путь!» — говорит бес; «марш!» — говорит бес; «ради бога, соберись с духом, — говорит бес, — и лупи». Ладно; а совесть моя вешается на шею к моему сердцу и мудро говорит: «Мой честный друг Ланчелот, ведь ты сын честного отца…», или, скорее, сын честной матери, потому что, сказать правду, отец-то мой несколько… как бы это выразиться… отдавал чем-то… был у него этакий привкус… 23Ладно; совесть мне говорит: «Ланчелот, не шевелись!…» — «Пошевеливайся», — говорит бес. «Ни с места!» — говорит совесть. «Совесть, — говорю, — правильно ты советуешь!» Если повиноваться совести, надо мне остаться у жида, моего хозяина; а он-то — прости меня, господи! — сам вроде дьявола; а чтобы удрать от жида, придется повиноваться лукавому, а ведь он-то, с вашего позволения, и есть сам дьявол. И то правда, что жид — воплощенный дьявол; и, по совести говоря, совесть моя — жестокосердная совесть, если она мне советует остаться у жида. Бес мне дает более дружеский совет; я таки удеру, дьявол; мои пятки к твоим услугам; удеру.

Входит старый Гоббос корзинкой.

Молодой синьор, скажите, пожалуйста, как тут пройти к синьору жиду?

(в сторону)

О небо! Да это мой единородный отец. Он слеп так, словно ему не то что песком, а крупным гравием глаза засыпало. Не узнает меня; сыграю с ним какую-нибудь штуку.

Почтеннейший молодой синьор, сделайте милость: как мне пройти к синьору жиду?

А поверните направо — при первом повороте, но при самом первом повороте поверните налево; да смотрите, при настоящем-то повороте не поворачивайте ни направо, ни налево, а ворочайте прямехонько к дому жида.

Святые угодники! Трудно будет попасть на настоящую дорогу. Вы не можете сказать мне: некий Ланчелот, что у него живет, живет у него или нет?

Вы говорите о молодом синьоре Ланчелоте?

(В сторону.)

Вот погодите, какую я сейчас историю разведу.

(Старику.)

Вы говорите о молодом синьоре Ланчелоте?

Какой там синьор, ваша милость? Сын бедного человека! Отец его — хоть это я сам говорю — честный, но очень бедный человек, — хотя, благодаря бога, здоровый.

Ну, кто бы там ни был его отец, мы говорим о молодом синьоре Ланчелоте.

О знакомом вашей милости — просто Ланчелоте, сударь.

Но прошу вас, старик, то бишь умоляю вас; следственно, вы говорите о молодом синьоре Ланчелоте?

О Ланчелоте, с позволения вашей милости.

Следственно, о синьоре Ланчелоте. Не говорите о синьоре Ланчелоте, батюшка мой, ибо этот молодой синьор (согласно воле судеб и рока и всяких таких ученых вещей, вроде трех сестер Парок и прочих отраслей науки) действительно скончался, или, если можно выразиться проще, отошел в лучший мир.

Господи упаси! Да ведь мальчуган был истинным посохом моей старости, истинной моей подпорой!

Неужто ж я похож на палку или на балку, на посох или на подпорку? Вы меня не узнаете, батюшка?

Ох, нет! Я вас не знаю, молодой синьор. Но, прошу вас, скажите мне правду: что мой мальчик — упокой, господь, его душу — жив или помер?