Сергей Соловьев - Собрание Стихотворений

VIII

Прошло два дня. На жестких тех досках
Лежала ты, без памяти, в бреду,
С огнем в руках, с ломотою в висках,
И грезилось тебе, что ты в аду.
Тянулся ряд невыносимых дней:
По площади вихрь пыли и песка
Крутился, и час от часу сильней
Тебя терзала смертная тоска.
Я ночью шел на слабый огонек
Твоей лачужки, сердцу говоря:
«Ужели я тебя не уберег,
И догорит моей любви заря?
Чуть с мраком борется последний луч…
О, неужель огонь моей любви
Был для тебя, цветок мой, слишком жгуч
И ядом разлился в твоей крови?
И неужель любовь разит как смерть?»
Был душен и безлунен мрак ночной,
В багровых тучах огненная твердь;
Горели избы. И в твой бред больной
Врывался жуткого набата гул,
И крики раздавались по селу.
О, если бы я навсегда уснул
У ног твоих горящих, на полу.

ΙΧ

Охапку сена на воз положив,
Я на него свалил тебя. Как вещь.
Повез тебя в больницу — сам чуть жив.
Кругом весь мир казался мне зловещ
И грозен разбегавшийся простор
Лесов и сел, блеснувших предо мной
С обрыва желтого прибрежных гор.
Но скоро нежный полумрак лесной
Твое чело больное освежил…
Ужасно вспомнить несколько недель,
Которые я без тебя прожил,
Валясь, как труп, на праздную постель…
Ты возвращалась к жизни день за днем,
Тебя целил больничных стен покой.
Но грустен был твой взор, и что-то в нем
Чужое появилось. Будто прочь
Куда-то уплыла твоя душа,
И я ничем не мог тебе помочь,
Чужой тебе, тобой одной дыша.
Ты в эти дни читала много книг
И грезила о дальних островах,
О жизни в Лондоне… И я привык
К ребяческому лепету, но ах!
Как мучился я мыслью, что вернет
Тебе опять мучительная явь
Все тот же ряд лишений и забот.
Я чрез Хопер перебирался вплавь
И водяные рвал тебе цветы
У мельничной запруды, где глядел
На пеной окропленные мосты,
Под домом мельника раскинув кров,
Прекрасный тополь, а вдали гудел
Немолчный гул прилежных жерновов,
И мельник, белый от муки, как лунь,
Приветствовал меня издалека…
В лесу прохладный царствовал июнь,
И летние белели облака
Над тем селом, где был сокрыт мой клад.
И, не забудь, как грязный и босой
Я принести к ногам твоим был рад
Шиповник дикий, смоченный росой,
Издалека красневший на пути,
И, вспомнив все, всего меня прости.

Одною тайной непонятной
Порядок мира утвержден.
Над всем один лишь благодатный,
Уму неведомый закон.

Мир существует, заключенный
В цепях божественной судьбы,
И неподвижного закона
Мы все свободные рабы.

Какая ночь! Фавор туманный
Залит сиянием луны,
И все полно какой-то странной
Необъяснимой тишины.

Шатер небес блестит звездами,
И над уснувшею страной
Фавор под лунными лучами
Как будто смотрит в мир иной.

Цветы курят благоуханья,
И этот чистый фимиам —
Земли владычицы дыханье,
К ночным стремится небесам.

И вся окрестная пустыня —
Генисарет и Иордан —
Народа Божьего святыня,
Спасенье, слава прочих стран

Молчит, в предчувствии немея.
Меж тем сбегает ночи тень,
И на востоке, пламенея,
Уж загорелся новый день.

Погасли звезды. Холод веет.
Вокруг Фавора тишина.
Уж потухает и бледнеет
На небе полная луна.

И в этой бедной Галилее,
Где власть приял надменный Рим,
И где презренного еврея
Завет священнейший гоним,

Спасенье всех, спасенье мира.
Под властью римского орла,
Под властью Цезаря — кумира
Благая весть с небес сошла.

Заветов Божьих исполненье,
Фавор, сегодня ты узришь,
И в этот день Преображенья
Весь мир сияньем озаришь.

Ночь холодна и ненастна была,
Буря со свистом деревья рвала:
Ветра порывы на дом налетали,
Ставни в ответ им дрожали, стонали.

Целую ночь пролежал я без сна,
В час предрассветный глядел из окна.
Жуткой толпою по серой дороге,
Криком петушьим гонима в тревоге,

В тусклом сияньи ночного серпа,
К лесу неслась вурдалаков толпа.
Быстро бежали ужасные гости,
Лечь поскорее на ближнем погосте.

Бледно и тускло смотрели луга,
В жуткой дремоте стояли стога.
Только над лесом, в тумане ненастном,
Встала заря, будто заревом красным.