Светлана Ширанкова: Танцы на кончике иглы[сборник стихов]

Воробьями зачирикал февраль,
На окне весну почувствовал кот.
Если глаз не открывать — это рай,
А откроешь — сразу зрение врет.

Будто пролито на скатерть "Бордо",
Сигарета мокнет в луже вина,
Будто с вешалки исчезло пальто,
И зубная щетка в ванной — одна.

Будто вдребезги разбит телефон,
Будто губы от усмешки болят…
Если глаз не открывать — это сон,
А откроешь — без сомнения, ад.

Это трусость? Ну и пусть, все равно.
Лучше так — на ощупь, веря в свой бред.
В дверь звонят… уже, похоже, давно.
Да, иду, вот только — выключу свет.

Резь в глазницах — боже, как горячо,
Словно кто-то в них плеснул кислоты.
А под пальцами — чужое плечо,
Если глаз не открывать — это ты.

Хочется тишины.
До судорог в желудке,
до зубовного скрежета.
Господи, где же ты
берешь воск для затычек —
подскажи адрес лавочки?
В голове гудят тысячи голосов,
сообщая новости,
которые мне до лампочки,
иглами морских ежей колются
бытовые вопросы —
суп, котлеты,
наличие хлеба и молока.
Насосом
сердце гонит словесную жижу по венам.
Я сдохну от кислородного голодания —
замечания
по телефону о погоде
и качестве выполненной работы.
К радио-мать-их-частотам
подключаюсь напрямую —
кажется, кто-то впаял мне
антенну
в височную долю мозга.
Резонирую в указанной плоскости
чьей-то системы координат —
коробки с незаданной осностью.
Просто
тишина —
это
такая религия
рожденного ползать…

Венеция. Холодно. Боже, храни карнавал!
Февраль зазывалой на ярмарке маски развесил.
Веселье оплачено — смейтесь! Но город мне тесен,
Он ждал не меня — и зимы он, похоже, не ждал.

Я пью его воду — в ней грязная пена толпы,
Объедками брошенных мыслей забиты каналы.
Вдыхаю зависшую в воздухе взвесь карнавала
И роли немого статиста прошу у судьбы.

Глотатели шпаг и факиры сродни голубям,
Им площадь Сан Марко — тарелка для манны небесной,
Пажи у подола своей престарелой невесты
Добавят на щеки румяна и блестки к теням.

С открытым лицом, неприличен, у всех на виду,
От горя взахлеб хохочу на перилах Риальто,
Хромым акробатом душа крутит фляги и сальто…
Я жду не тебя. А себя и подавно не жду.

— Ну что, подруга, тридцать? Вот те раз,
Как незаметно время пролетело!
А я смеюсь, подкрашивая глаз,
И в джинсы упаковываю тело.

— Ты стала старше, может быть, мудрей,
Раздвинула пошире горизонты…
Я улыбаюсь, стоя у дверей,
И в сумочку запихиваю зонтик.

— Ты слышала про кризис тридцати?
Не верь ты в этот бред, побойся бога!
А мне смешно по улице идти
И громко петь романсы по дороге.

— Позволь поздравить, пожелать любви,
За твой успех поднимем мы стаканы…
А доченьке в апреле будет три,
И муж, похоже, любит, как ни странно.

И я скажу, когда придет черед
Произносить приветственные тосты:
— Да к черту тридцать! Слушайте, народ,
Вот стукнет сто — вы приходите в гости!

Грохот железной дороги, ведущей отсюда и вниз.
Так попадают в рай — тебе ли об этом не знать…
Зачем же вместо перрона шагаешь на старый карниз?
Ты утром выбросил крылья, вконец разучившись летать.

Который год — тридцать три, но нет своего креста
(Не то, чтобы ты хотел — просто так повелось).
Видать, твой Иуда пьян, грудная клетка пуста,
И даже пуля в висок упорно летит насквозь.

В улитку свернулись дни, кусая себя за хвост.
Неужто опять зима? Она же была вчера.
…А ты себя хоронить идешь на старый погост,
Почти наплевав на боль в районе седьмого ребра.

В этом порту мне привычно не верят в кредит.
Бармен, двойную текилу, лимоны и соль!
Осень. Штормит. Затяжные, как войны, дожди
Краску смывают с бортов постаревшей "Ассоль".

Бармен, постой, я пока уходить не хочу,
Выпей со мной, если лень говорить — помолчи.
Пусто сегодня — ни шлюх, ни матросов-пьянчуг,
Сыро, темно, даже память текилой горчит.