Александр Прокофьев - Стихотворения и поэмы

Помню, как меня хвалил учитель, как были мне приятны похвалы товарищей…

В 1913 году по большому конкурсу я поступил в Петроградскую учительскую семинарию, содержавшуюся на средства земства. В ней я был на полном коште. В учительской семинарии семинаристы печатали на шапирографе свой журнал. Не особенно активным сотрудником в нем был и я.

Учительскую семинарию я не закончил, ушел оттуда из четвертого класса по семейным обстоятельствам: стало трудно семье — отца взяли на войну. Я приехал в село и, как старший в семье, стал полноправным хозяином немудреного, да еще и пошатнувшегося, крестьянского хозяйства.

…Шел революционный семнадцатый год. Отец прибыл с фронта домой вместе с винтовкой. А через год, в первую Октябрьскую годовщину, я и отец определили свою политическую линию, вступив в сельский комитет сочувствующих коммунистам-большевикам. В марте 1919 года я уже был членом великой партии, а в октябре по партийной мобилизации сражался против банд Юденича, попал в плен, бежал, служил в 3-м запасном стрелковом полку. В 1920 году я окончил Учительский институт Красной Армии имени Толмачева, заведовал гарнизонным клубом, был помощником заведующего бригадным клубом в 15-й дивизии имени Киквидзе, был политработником..

Моя литературная работа в основном начинается в Ленинграде. В 1922 году приехал в Ленинград, в 1923 году нашел Пролеткульт. Там происходили занятия литературной группы. Нашим кружком руководил А. П. Крайский — поэт, большой души человек, хороший учитель. Он был очень терпелив к нашим попыткам стать писателями. Тогда я писал примерно такие стихи:

Или такие:

В книжке «Так пахнет жизнь» А. Безыменский сказал: «Пляшет трепака по строчкам Сашка Жаров».

Но если Жаров тогда хорошо плясал трепака, то у меня и простой кадрили не получалось. У меня отсутствовала вовсе поэтическая культура. Я считал, что стихи можно писать залпом, авось что-нибудь и выйдет. У меня не было чутья ни к слову, ни к ритму, ни к теме, ни к образу.

Слова умирали в моих стихах, как говорится, на ходу.

Надо сказать, что в то время я был на военной службе и она отнимала у меня все время. Пробавляться стихами приходилось обычно ночью. Так я и работал впустую, вслепую, скучно донельзя.

Начало радостной творческой работы я отношу к 1927 году, когда я написал шесть песен о Ладоге. Написав их, я почувствовал, что нашел то, что искал. Суть находки сводилась к тому, что на первых порах необходимо брать материал наиболее тебе знакомый, родной, следовательно, наиболее в тебе и для тебя звучащий. Я взял темы о ладожской деревне, где провел детство, отрочество и юность.

В начале 1930 года я демобилизовался и быстро подвел кое-какие итоги. Они были явно неутешительны: имелось в запасе два десятка стихов, апробированных «Резцом» и «Комсомольской правдой», отсутствовала юность — пора поэтических восторгов, отсутствовали навыки серьезной работы над стихом. В активе имелись воля и упорство. При таком плохом балансе была собрана книжка «Полдень». Что характерно для «Полдня»? Характерен показ небольшого мира приладожской деревни, очень ограниченного мира, но зато очень хорошо ощущаемого мной. И я нашел в нем своего героя. У меня не было еще силы повести его за собой, но за руку я его взял.

Потому я считаю, что программой для этого периода моей работы является «Третья песня о Ладоге»:

Так этого героя — рядового парня — я нашел и постарался с ним не расставаться.

После «Полдня» надо было находить ведущие (для себя хотя бы) темы, также находить новое звучание и силу стиха.