Ведь от иной сестры схватил бы оплеуху,
Пожалуй, даже наш священный брат по духу!».
Стеня, к ее ногам я попытался пасть,
Я тщетно сообщал, что к ней питаю страсть.
Но холодна к мольбам она была, как рыба.
Я рек: известны ль ей слова какие-либо
В Писаньи — кто клеймил влюбленных и когда?
Я тут же принужден сгореть был со стыда.
Ярился Моисей, текли псалмы Давида,
Из слов апостолов воздвиглась пирамида,
Пророки древние смешались в суп густой…
(Здесь вряд ли мог помочь и Валентин Святой.)
И глянуть на меня не думала, паршивка!
Не то цветист камзол, не то пышна завивка.
Просторны ли штаны, лазорев ли крахмал,
Велик ли воротник — я думал — или мал,
Иль на моем плаще излишне много складок?
Короче говоря, я грешен был и гадок.
«До встречи», — я сказал, увидев наш контраст.
«Ступайте, господин, ступайте! Бог подаст».
Я через краткий срок пришел для новой встречи,
И платье изменив, в переделав речи.
Я волосы прижал к вискам по волоску
И выбрал воротник, похожий на доску.
Ни лишнего шнурка, ни золотой заплаты!
Из уст моих текли священные цитаты!
«Мир дому!» — возвестил я набожной сестре,
Зеницы возводя, как надобно, горе.
Я обращался к ней «сестра», а не иначе,
Покуда не берясь за сложные задачи.
Откуда-то главу прочел ей наизусть
(Пусть лишний раз речам святым внимает, пусть…)
И делу послужил напор богослужебный:
В ее очах огонь затеплился целебный.
«Клянусь, что будет так!» — вскричал, яря свой пыл,
И сочный поцелуй по-фризски ей влепил.
Она зарделась (но, мне кажется, притворно),
«Помилуйте, — рекла, — молва людская вздорна»,
Но я поклялся ей, что тоже не дурак,
И лучше станет нам, когда наступит мрак.
«Да, свечи потушить я требую сурово,
Не то нарушите вы клятвенное слово!» —
Она произнесла, — вот свечи я задул,
Затем впотьмах с трудом нашел какой-то стул,
Привлек ее к себе, пристроился удобно,
И прошептал: «Сие мгновенье бесподобно».
«Воистину ли так? — промолвила она. —
Я, право, признаюсь: я не была должна…
Но клятва… Ваших просьб могла бы я не слушать,
Но клятву мы могли, к прискорбию, нарушить».
«Так будет ли финал?» — я вопросил. «О да,
Но не давайте клятв столь дерзких никогда!»
Константин Хёйгенс [7] Из цикла «Назидательные картинки».
(1596–1687)
Он — скопом весь народ с короной на челе;
Властительный слуга; невольник в кабале;
Кров, призванный служить защитою от града;
Гроссбух, где счет идет — чего державе надо;
Монета, коей мы творцы и кузнецы,
Подорожавшая, быв сложена столбцы;
Владыка в кандалах; проситель Христа ради;
Раб собственных рабов; посылка при балладе;
Земная молния, разящая подчас
Тех, кто не спрятался; грозы гремучий глас;
Светило коему быть не должно подобных
Во избежание баталий межусобных;
Меньшой среди людей — для Божьей доброты;
Мишень для подлых стрел; объект для клеветы;
Тот, кто блюдет страну; тот, кто ее бесславит;
Мужчина из мужчин; созданье тех, кем правит.
Народа воля в том, чтоб волен был король
Изволить повелеть: народ, внимать изволь;
Ему не продохнуть средь суеты вельможной,
Обмана тонкого и лести слишком сложной;
Коль скоро истина, не обратившись в ложь,
Дойдет до короля, презрев кордон вельмож —
Спохватятся они: со скоростью лавины
Наврут с три короба, и выйдут неповинны.
Не знает дружбы он: для равных вещь сия,
В стране же — равных нет, а прочих стран князья
Недобродетельны, и попросту обуза —
В них дружества искать, или хотя союза.
Чтоб дядю ублажить — того посмей, расстрой! —
Он заключает брак с двоюродной сестрой:
Кобыла куплена, но всадник время тянет,
И ногу в стремя ей совать вовек не станет.
Его не выручит ни друг, ни фаворит —
Что им отечество? Пускай огнем горит,
Поболе бы урвать, король пока во славе,
Какой бы с тем позор не выпадал державе;
Лишь за кулисами у них иная роль:
Притворно слезы лить над тем, как слаб король.
Нет отдыха ему: рассвет чреват тревогой,
Лишь поздно вечером, в плену заботы многой,
Властитель опочит: с собой наедине
Остаться может он, пожалуй, лишь во сне.
От страха смерти — жизнь не делается краше,
Мерещится ему отрава в каждой чаше
И в кушанье любом: ведь даже сын родной,
Чтоб уморить его — не станет за ценой.
Златой чертополох! Да будет людям вемо:
Ты горше, чем сабур, ты тяжелей ярема!
Удел опасен сей — и кто бы не зачах,
Коль голову сберечь столь трудно на плечах?
Читать дальше