Александр Артёмов: Имена на поверке

Если на глади морской воды
восстановить следы
всех кораблей,
сколько б морщин увидала ты
на ней!
Сколько при свете полночных звезд
вновь бы легло борозд
морю на грудь,
и каждое судно оставило б хвост
длинный, как Млечный Путь.
Но море счастливо. Никогда
следов не хранит вода,
даже на берегу.
А я одного твоего следа
с жизни стереть не могу!

Когда вечереет и закатное пламя
За морем вспыхивает реже и реже,
Ты видала, как волны припадают губами,
Розовыми и теплыми, к песку на прибрежье?
А когда над бухтой распустятся звезды
Пушистыми почками в вечер пахучий,
Слышала ты, как полнится воздух
Жалобой моря, что песок неуступчив?
Волны тоскуют легко и привычно,
Волнам не спится, волнам рокочется.
А песок молчит, и ему безразлично,
Очень ли морю на берег хочется.
Чуть шевелится, млея, огромное,
Будто не море, а заводь в корытце.
Но однажды вздрогнет, от страсти темное,
И берегу некуда будет скрыться.
И ты увидишь — такое близкое,
Оно налетит, громыхая, шалое,
Стиснет в объятьях, сомнет, и выласкает,
И уйдет, успокоенное и усталое.

Он под вечер приехал, зашел, посидел,
Трубку выкурил, новости рассказал,
И никто не заметил, что он поседел,
Что опутали густо морщинки глаза.
Говорил о зверье, убегающем в тьму,
О повадках козуль, о забавах лисят
И мельком в разговоре сказал, что ему
По метрической выписи под шестьдесят.
Удивились ребята: — Да ты ведь старик,
Из тайги уходить бы пора по годам.
Не могу, — отвечает, — я к лесу привык,
Я родился, и жил, и состарился там.
И пока выручает тайга старика,
Коли выйдет кабан или прянет коза,
Не откажет винтовка, не дрогнет рука,
И про слух бы плохого никак не сказал.
— Ну, а хворь нападет от людей в стороне? —
Улыбнулся, прищурил с хитринкою глаз:
— Я, ребятки, кремневой породы, и мне
Умирать не от хвори придется, а враз.
И тогда в одночасье не станет кремня… —
Пошутил, даже песню с парнями пропел,
А под утро, навьючив мешки на коня,
Он опять в чернолесье ушел по тропе.
И сказал лесоруб: — Сколько он ни старей,
Ни к кому не пойдет из тайги на поклон.
Чем ни больше дробится кремень, тем острей
И, пожалуй, упорней становится он.

Невысокое солнце в северном небе,
В серебряном небе Седьмого ноября.
По заснеженной тундре уплывает в небыль,
В далекую небыль огневка-заря.

— Эй, смотри: вон пасется стадо,
Полтундры заросло кустами рогов.
Собаки промчались, собаки — что надо!
Даже ветер отстал от косматых дружков.

Надевай кухлянку с красной оторочкой,
Золотым янтарем светит крепкий мороз.
Под хорошей порошей — россыпь морошки,
Вниз по Асайвеему — тундровый колхоз.

Накалился очаг. Качаются чайники,
Собирается густо гостей в ярангу.
А снаружи — стужа. Такая отчаянная!
Заберется тайком под любую кухлянку.

Словно ясные чайки, чайники кружат.
Отогрелись гости, разговор смелей.
И по кругу ходит беседа-дружба —
Великая дружба шестнадцати семей:

— Пришел Совет — злой пропал купчина,
При нашем Совете и без них обошлись…
— Разрастается стадо, а за нашу пушнину
В факториях товару — хоть на всю жизнь!..

Невысокое солнце в северном небе,
В серебряном небе Седьмого ноября.
По завьюженной тундре уплывает в небыль,
В далекую небыль огневка-заря.

Застигнутый последней метой
И не успев всего допеть,
Благословлю я землю эту,
Когда придется умереть.

Благословлю ее за воздух,
Дыша которым был я смел,
За светлых рек живую воду,
Где телом и душой свежел,

За поле знойное пшеницы,
За села и за города,
За наш достаток, где хранится
Зерно и моего труда.

Благословлю земли просторы
За то, что жил я в светлый век,
Любил ее моря и горы,
Как мог свободный человек,

Что здесь учился у народа
Петь песни ясной простоты
И украшать трудом природу
Во имя счастья и мечты.

В час, когда на каменных накатах
Чуть звенел прилив — волна к волне,
Золотые корабли заката
Проплывали в алой вышине.