Часто проникало тайное сомненье
В грудь его больную злобною змеею:
Полно, не напрасно ль жаждет он прощенья,
Не забыт ли Брянский Русью и Москвою?
Может быть, другие стали там у трона;
Царский взор встречают, пьют из чаши царской;
Может быть, другие, царству оборона,
Сели в царской думе на скамье боярской?
Нет, не позабыты прежние сраженья,
Не забыт и Брянский, и гонец стрелою
В терем одинокий вестником прощенья
Прискакал однажды полночью глухою.
Ожил мрачный терем, – принялись за сборы,
Ожил и боярин и гонцу внимает:
Царь-де забывает старые раздоры
И тебя, боярин, снова призывает.
Рад боярин. Только дочь его Мария,
То узнав, поникла русой головою,
Как огнем, сверкнули глазки голубые
Горем и внезапной тайною тоскою.
Сердце молодое облилось в ней кровью,
Больно ей расстаться с тихою дубравой,
А еще больнее – с первою любовью,
С смелой, бесталанной головой кудрявой.
Уж давно в соседстве мелким дворянином
Жил Петруша Власов с матерью седою;
Жил он одиноко, скромным селянином,
Сам ходил по пашне за своей сохою.
Как слюбилась с парнем гордая Мария, –
Это знают только звезды золотые,
Звезды золотые, ноченьки глухие,
Да шалуньи-речки волны голубые.
И не видит Брянский, что ночной порою
Там, в светлице душной, тихо льются слезы,
И не знает Брянский, за кого с тоскою
В небеса несутся и мольбы и грезы.
Утомился Брянский и уснул глубоко.
Спит он и не знает, что его Мария
Убежать решилась от отца далеко
И покрыть позором волосы седые.
Злобно воет ветер, тучи нагоняя;
За угрюмым лесом дальний гром играет;
Уж давно погасла зорька золотая,
И седая полночь полог расстилает;
Из окна Марии нитью золотою
По волнам приветный огонек играет,
И давно Мария с тайною тоскою
Смотрит в сад и знака к бегству поджидает.
Каждый легкий шорох, каждое движенье –
Всё в ней вызывает муку ожиданья:
«Вот он… вот…»; но снова пролетит мгновенье,
И опять повсюду мертвое молчанье,
Только ветер с плачем шевелит ветвями
И кусты осоки над рекой качает,
Да река о берег мутными волнами
С безысходной грустью глухо ударяет.
Чу… хрустят и гнутся камыши речные,
Кто-то молодецки борется с волнами…
«Ты, Петруша?..» – тихо молвила Мария,
В темноту впиваясь робкими очами.
– «Я… скорее, Маша…» И на всё готовый
Ждал он, прислонившись. Жадно грудь дышала,
Полон был отваги взор его суровый,
И широкий ножик рученька сжимала.
Вот она… раскрылись жаркие объятья,
И уста слилися с нежными устами…
Вдруг во мгле глубокой раздались проклятья,
Глухо повторяясь дальними горами:
«Здравствуй, дочь! Не ждала гостя дорогого?..
Принимай и потчуй из руки дворянской!..
Принимай с почетом старика седого!..» –
Загремел, от злобы задыхаясь, Брянский.
Но уж было поздно: беглецы сокрылись!
Вот они безмолвно борются с волнами;
Вот кусты осоки тихо расступились,
И они исчезли, скрытые ветвями.
Он плывет за ними… старческой рукою
Волны-великаны смело рассекает…
Не доплыл боярин – скрылся под водою,
А над ним свой полог речка закрывает…
Из кустов прибрежных беглецы взирали,
Как погиб боярин, – но они и сами
В беспощадной битве силы потеряли;
Им не сладить снова с бурными волнами…
Между тем, разбужен криками ночными,
Ожил старый витязь – терем одинокий:
Закипел повсюду толками людскими,
Засиял огнями в темноте глубокой.
Над рекой собравшись тесною толпою,
Слуги рассуждали о беде великой:
Как бы лучше сладить с мачехой-судьбою,
Как поладить с речкой бурною и дикой.
Вдруг дворецкий вспомнил древнее преданье:
«Из воды возможно выкупить деньгами».
И сейчас же отдал слугам приказанье
Отворить подвалы ржавыми ключами.
По волнам мятежным лунный луч дробится,
И в кустах осоки гробовым рыданьем
Резкий ветер стонет и угрюмо злится,
Проносясь по листьям с тихим завываньем.
Заскрипели двери, сундуки с деньгами
Вынесли на берег; в волны голубые
Серебро со звоном падает горстями…
Глухо вторят звону струйки золотые…
Буря умолкает… речка голубая
Стихла понемногу грозными волнами,
И над ней, качаясь, тихо выплывает
Голова седая с мокрыми кудрями.
Вот и плечи видно… руки обнажились,
В серебристой пене борода мелькает…
Но опять седые волны расступились,
И река добычу скоро поглощает.
Читать дальше